— Ты бы могла устроить студию и в моем доме.
— Нет уж. Спасибо.
В Койакане, слава Богу, не было телефона. Здесь Джесс была избавлена от всех непрошеных гостей: от сестер Рафаэля, от их элегантных подруг-полиглотов, покупавших свои наряды в Нью-Йорке и постоянно тянущих Джесс то за покупками в «Зона Роза», то на званые обеды, то на «Балет фольклорико», то еще куда-нибудь.
— Ты и в самом деле серьезно относишься к живописи, — удивился Рафаэль.
Джесс интенсивно начала работать.
Ее перегруженное воображение буквально взорвалось фонтаном образов.
Большие задымленные городские пейзажи, которые она рисовала, имели коричневый, шафрановый и каштановый оттенки с акцентом на слепяще-алый и аквамариновый.
В первый раз, когда Джесс позволила Рафаэлю посетить ее студию, он так громко и искренне выразил свое изумление, что эта реакция привела Джесс в ярость.
— Джессика, ты просто мастер! Я и подумать не мог!
Ты самая настоящая художница!
Открытие задело Рафаэля за живое.
— Хирург — тоже художник. Я увидел твою работу, теперь ты должна познакомиться с моей. Иначе выходит несправедливо.
Вот почему в семь часов утра Джесс с неохотой отправилась в госпиталь посмотреть показательную операцию Рафаэля.
— Ты должна увидеть, что скрыто под кожей. Леонардо да Винчи был прекрасным анатомом, только ему приходилось иметь дело с трупами. Тебе же я облегчу задачу.
Накануне вечером они загуляли допоздна. Рафаэль никогда не пил в вечер перед операцией, Джесс же выпила по меньшей мере четыре коктейля, что было с ее стороны явной ошибкой.
Джесс стояла в комнате для переодевания медсестер, уставившись на кучу хлопчатобумажных одеяний — халат, маска, колпак и чулки, — и смутно соображала, как же надевать эти предметы. Медсестры же были слишком заняты, чтобы объяснить, поэтому помощи ждать было неоткуда. Наконец, чувствуя себя плохо завязанным бумажным пакетом, Джесс несмело толкнула крутящиеся двери в операционную. И тут, к своему ужасу, Джесс обнаружила, что ей не придется, как она надеялась, сидеть в смотровой галерее, а нужно будет стоять рядом с Рафаэлем и наблюдать распоротую грудную клетку с растянутыми ребрами и вставленными в зияющую полость трубками.
— А-а-а! Джессика! — закричал Рафаэль. — Ну наконец-то! Подойди ближе, встань рядом со мной. Отсюда ты сможешь увидеть все. Человеческое тело прекрасно, оно — само совершенство. Ты только взгляни на эти две большие вены и аорту. Разве не красиво?
Джесс молча кивнула.
— Они выведены из тела и подключены к аппарату, видишь? Кровь искусственно подпитывается кислородом и возвращается в аорту. Аппарат выполняет функцию сердца и легких, так что мы можем работать на самом сердце. — Говоря о сердце, Рафаэль становился почти поэтом:
— Какой замечательный орган! Великолепно…
Джесс ждала, что Геррера вот-вот начнет облизывать объект своего обожания, словно хорошо воспитанный пес.
Рафаэль сделал тонкий срез по живой ткани и извлек хрящ неприятно желтого цвета.
— Отлично! — воскликнул Геррера, бросая хрящ в чашу.
Он продолжал что-то ощупывать, срезать и извлекать какие-то кусочки ткани. Это действо, казалось, длилось вечно. И все это время Рафаэль издавал коротенькие довольные возгласы, не прекращая объяснять Джесс, что и зачем он делает. Все происходящее было ужасно.
И несмотря на то что она решительно настроилась не опозориться, ей все время приходилось бороться с накатывающим на нее обмороком. Джесс даже уставилась в разверстую грудину со всеми дрожащими в ней органами, заставляя себя рассматривать их глазами Рафаэля, как естественное произведение живого искусства.
— Ничего не помогало. Она сделала шаг назад, потом еще один и тут с ужасом увидела серое лицо пожилого человека, стонущего, хрипящего и бормочущего околесицу; ресницы старика дрожали, лицо подергивалось, а анестезиолог в это время спокойно занимался регулировкой краников на канистрах с разными газами, наблюдал за прохождением питательного раствора и следил за показаниями монитора, на котором вспыхивали кривые кардиограммы, пульсирующие и подскакивающие всякий раз, когда Рафаэль притрагивался скальпелем к тому или иному органу.
Джесс совсем позабыла о том, что вскрытая грудь, в которую она перед тем неотрывно смотрела, на самом деле была частью тела целого человека, с руками, ногами, головой.
— О Боже! — закричала в ужасе Джесс. — Он просыпается!
Анестезиолог, молодой человек с карими глазами, весело усмехнулся под маской и решительно помотал головой:
— Но. Эс нормаль.
Джесс почувствовала, как подкосились ее колени. Увидев сквозь туман, заволакивающий глаза, металлический табурет у стены, она пошатываясь подошла к нему и села.
Полностью поглощенный работой Рафаэль объявил:
— Видишь, Джессика? Теперь мы опять уложим все на место. Джессика? Ты где?
— Ты держалась просто великолепно, — похвалил Джесс Геррера после операции. — Я горжусь тобой.
В выдавшиеся после операции два свободных часа Рафаэль свозил Джесс на обед в «Лас-Касуэлас», где заставил ее съесть порцию куриных гребешков в шоколаде с соусом из арахисового масла, при этом он постоянно подзывал к столику гитариста и заставлял его вновь и вновь петь песни о любви.
Потом у Рафаэля был урок немецкого языка, в течение которого Джесс изучала экспонаты антропологического музея, расположенного напротив госпиталя на Чапультепек-парк. Потом у Рафаэля был прием пациентов «всего на пару часов», как утверждал Геррера, хотя Джесс знала, что в его устах это означает часа три-четыре.
Наконец измотанная Джесс плюхнулась на сиденье автомобиля рядом с Рафаэлем, который умело повел свой черный «корвет» сквозь сумасшедшее уличное движение на Перифико.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115