Но он не мог рисковать, отвергая ее, пока у них с Бретт не появится ребенок.
Оказалось, что убедить Бретт забеременеть было намного сложнее, чем он ожидал. Он надеялся, что, став крестной матерью, в ней пробудится материнский инстинкт. Однако всякий раз, когда он заговаривал об этом, она отвечала, что еще не готова.
— На этот раз ты сможешь задержаться? — с надеждой спросила Барбара.
— Боюсь, что нет. У нас билеты на симфонический концерт.
— Ты постоянно бываешь с ней в разных местах! — с обидой сказала она.
— Это же дело. Приехал клиент вместе с женой, и было бы крайне неприлично появиться мне на концерте без жены.
— Полагаю, да, — пробормотала Барбара, прикуривая новую сигарету.
— Тебе обязательно это делать? — спросил Джефри жестче, чем намеревался, находя эту пагубную привычку отвратительной. Он вообще ненавидел запах сигаретного дыма, который впитывался в его элегантный, сшитый на заказ, костюм.
— Ты же не хочешь, чтобы я снова стала полной, правда? — ласково спросила она.
— Ты никогда не была такой, милая. Ты просто сейчас стала более женственной, — соврал Джефри, вспоминая, как он увидел ее в первый раз обнаженной. Прозрачная кожа прикрывала ее мясо. Он представил тогда, что очень скоро она превратится в нечто бесформенное. — Тебе это не очень полезно, вот и все. Я беспокоюсь о твоем здоровье, как о своем.
— Как только вес снизится, я брошу. Обещаю тебе.
— Мне действительно надо скоро уходить. Но перед тем, как уйти, хочу тебе что-то сказать. Бретт изменила свое завещание, включив в него детей своей подруги Элизабет, а меня сделала основным правопреемником.
— Ну и что, ей только двадцать пять. Я уже буду в могиле, когда ты сможешь наложить руки на эти деньги. И, кстати, мне очень неприятно, что приходится обращаться к тебе, но ты же понимаешь, что девочке необходимо ее шампанское.
«Она не могла истратить те пятьдесят тысяч, которые я дал ей», — подумал Джефри.
Он понял, что она просто испытывала его. Барбара искала дополнительных доказательств его верности.
— Конечно, завтра в первую очередь. И еще. Естественно, я не смогу рассчитывать на завещание Бретт сейчас, но ты, что — не понимаешь? Это означает, что она доверяет мне, и когда-нибудь она станет наследницей Ларсена, и добиваться, чего я хочу… для нас будет так же легко, как взять погремушку у младенца.
— Ах, понимаю.
Но она ничего не поняла. Все, что она знала — что у нее не было достаточно денег, а любимый ею человек женат на ее дочери.
Перед зеркалом в холле Джефри надел темно-синее пальто с бобровым воротником, наблюдая за Барбарой, сделавшей два добрых глотка виски.
Он шагнул в морозный воздух декабря и глубоко вздохнул, будто впервые за этот час. Решив, что прогулка сможет избавить от тошнотворного запаха сигаретного дыма, Джефри направился вниз по Пятой авеню.
Он перебрался в дом в Грамерси парке, который нравился ему своим изяществом и обилием цветов. Темные комнаты его дома с тяжелыми гобеленами и массивной мебелью служили убежищем, когда надо было в одиночестве помолиться дьяволу мести.
На следующий день после Рождества Бретт и Лилиан сидели за завтраком в солярии в Кокс Коуве. В этом году совсем не было снега, а температура почти не менялась. Снаружи сильный холод очень быстро все заморозил. Солнце светило ослепительно ярко, и возникало ощущение потепления, но все оставалось по-старому. Даже воробей, усевшись на ветку огромного старого дуба над обледеневшим прудом, был похож на чучело. Сад стоял скучным, его земля настолько промерзла, что, казалось, богатое разноцветье весны и лета уже не придет.
А в доме все было наоборот, и разноцветные эмалированные горшки с вечнозелеными лапами елки, обвязанными красными лентами, создавали праздничное настроение.
Джефри вернулся в город до рассвета, сказав, что очень занят бумагами, которые необходимо оставить в связи с тем, что с 1 января входит в силу новое налогообложение.
Они вырвались на празднование Рождества к Лилиан, ежегодно отмечавшей этот праздник, и Кокс Коув превратился в место шуток и веселья с четырех часов до глубокой ночи.
Постоянные жители Северного берега со своими друзьями из города отважно устремились по Лонг Айленд Экспрессвэй — дороге в преисподню — на последний день сезонной распродажи.
Бретт вела себя как хозяйка и пригласила друзей и коллег ее круга, а также друзей и коллег Джефри, и компания получилась даже более колоритной, чем обычно.
Хильда приготовила небольшой традиционный обед на троих. После еды они перешли в гостиную, чтобы отведать гоголь-моголь у камина. Разговор не клеился. Лилиан спросила Джефри о своем брате и его здоровье, и Джефри ответил, что Свен такой же крепкий, как всегда, и работает как заводная машина.
Когда Бретт и Лилиан стали вспоминать прошлые дни Рождества, Джефри погрузился в непонятное молчание. Вместо того чтобы повеселить рассказами о своем детстве и подростковом возрасте, он завел разговор о десятифутовой ели и почти с благоговением указал на шведские орнаменты ручной работы. Затем извинился, сказав, что разболелась голова и ему необходимо лечь. Он так и не вернулся, а Бретт и Лилиан продолжали свою ретроспективу, пока не захотели спать. Лилиан отправилась спать, обеспокоенная поведением Джефри. Он всем своим видом показывал, что любит Бретт, но чувство недоверия, появившееся в день их первой встречи, не покидало ее. Что-то такое было в его глазах: они всегда были напряженными и настороженными, словно долгое время за ним охотились враги, и хотя он не мог определить, кто именно, но не сомневался в их существовании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116