– Пошли, – тихо сказала она и, ни разу не оглянувшись, побрела прочь.
Князь Вацлав Данилов, откинувшись, сидел на заднем обтянутом бархатом сиденье своего экипажа. В одном только Санкт-Петербурге у него было сорок колясок, но лишь семь из них, включая эту, он приказал переделать в сани, которые сейчас легко скользили по укатанному снегу и льду на своих гладко отполированных, позолоченных полозьях и мягко покачивались на хорошо пригнанных рессорах. Этот экипаж, бока которого украшал герб князей Даниловых, так же, как и бока остальных тридцати девяти, был запряжен шестеркой превосходных черных лошадей, а уединение Его светлости от назойливых взглядов любопытных обывателей обеспечивалось парчовыми шторами, плотно задернутыми изнутри поднятых до верха окон. Короткий день уже сменялся вечером, и дующий с Балтийского моря ледяной ветер яростно хлестал каждого, кому не посчастливилось остаться дома. Но князь Вацлав, в отличие от своих беззащитных перед лицом непогоды возничего и лакеев, был прекрасно защищен от холода русской зимы. Он был тепло одет и прикрыт толстой медвежьей шкурой, а приделанные к стенкам кареты маленькие угольные жаровни излучали тепло. Небольшой изготовленный на заказ серебряный самовар с горячим чаем был прикреплен ремнями к узкой резной деревянной полочке позади противоположного сиденья, так же, как хрустальные графины с водкой и квасом и хрустальные рюмки и чашки, на которых был выгравирован герб Даниловых.
Князь Вацлав обожал езду во всех ее проявлениях: в любых из принадлежащих ему многочисленных саней и экипажей или просто верхом. Для него половина удовольствия от поездки куда-либо заключалась в способе передвижения, и он считал, что по элегантности, очарованию и исконно русскому характеру ничто не могло сравниться с лошадьми или конными экипажами. Не важно, что одно крыло огромного Даниловского дворца на Неве недавно было переделано под гараж для целой армии его автомобилей. Этого хотела его жена, и он подчинился ее желанию. Княгиня Ирина была не из тех, кто позволял кому-нибудь из ее соперниц – у каждой из которых был полный гараж автомобилей – превзойти себя в чем-либо. Если бы ему предложили решать, он бы навсегда изгнал все эти заграничные «мерседесы», «роллс-ройсы», «ситроены», «бентли» и «испано-сюизы» с улиц и величественных бульваров Санкт-Петербурга, и чем скорее, тем лучше. Но князь был в достаточной степени реалистом, чтобы понять, что, независимо от того, нравится это ему или нет, автомобили пришли надолго. Некоторые вещи даже он был не в силах изменить.
Пальцем он слегка отодвинул в сторону занавеску и лениво выглянул из окна коляски, которая, сделав плавный поворот, теперь стремительно неслась через Неву по освещенному фонарями Николаевскому мосту. Этот мост, ласкающий взор своей изящной красотой, всегда напоминал ему Париж. Ах, Париж… Подобно бомонду Города Света, знать Северного Парижа, к которой принадлежал князь, проводила бесконечные месяцы в посещении опер, балетов, концертов, на банкетах, официальных приемов, частных балов и экстравагантных полуночных вечеров. Даже утонченному Парижу, каким бы блистательным он ни был, недоставало очарования, которым обладал Санкт-Петербург, его поразительного изящества и богатства, которыми он всегда так наслаждался с самого момента своего высокородного появления на свет. Правда, что здешние дворцы скорее напоминали венецианские, нежели парижские: многие из них по стилю были средиземноморскими в силу влияния многочисленных архитекторов и мастеровых, которые в течение нескольких столетий приглашались из Италии, – но даже это итальянское господство, несомненно, имело русское звучание.
Князь улыбнулся. Это прежде всего касалось его собственного удивительного дворца, откуда он только что выехал. Даниловский дворец представлял собой четыре соединенных вместе здания и был выполнен в стиле барокко. По форме он напоминал гигантскую букву «С», открытые стороны которой переходили в не менее огромный круглый двор, в то время как замкнутая сторона выходила на величественную Неву, каждую зиму покрывающуюся твердым как сталь льдом. Пять этажей дворца были выкрашены, оштукатурены и украшены желтым и оранжевым орнаментами, а настоящей гордостью были три массивные квадратные башни: по одной на концах буквы «С», а третья – на украшенном колоннадой изгибе, выходящем на Неву. Все башни венчались великолепными архитектурными группами из пяти позолоченных куполов в форме заостренных луковок. Какие из величественных зданий Парижа могли соперничать с ним, особенно если представить его поочередно то в пестром калейдоскопе сменяющих друг друга солнечных и дождливых летних дней, то в зимнюю вьюгу или в те, хотя и редкие и потому еще более драгоценные, зимние дни, когда гнетущее монотонное уныние рассеивалось и небо становилось серебристо-голубым, отчего закутанный в снежное покрывало дворец так ослепительно блестел на солнце, что, глядя на него, невольно хотелось зажмуриться? Или в такие дни, как сегодня, когда в ранней черноте арктического неба над ним, подобно кораллово-аметистовому ожерелью, переливается радужными огнями северное полярное сияние.
Ничто. Ничто на земле не могло сравниться с Санкт-Петербургом, особенно сейчас, в январе, когда «сезон» 1914 года обещал быть просто великолепным. Сезон начался неделю назад, в день Нового года, и продолжится до самого Великого поста.
Князь уже собирался убрать палец и опустить штору на место, как вдруг коляска резко остановилась, и его едва не выбросило с мягкого сиденья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175