Человек – черный пес тоже встал со стула, тихо, без звука, и взял несколько посылок. Встала со стула и Набуле и закружилась.
– А что мне надо делать? – спросила госпожа Моосгабр, но особого интереса в ее голосе не было.
– Что тебе надо делать? – пожал плечами Везр. – А ничего. Сесть в корзину и дать себя опустить в ней на дно колодца. Там положить золото, серебро и гроши в корзину и снова дать себя вытащить. Вот и все.
– Влезть в этот колодец? – изумилась госпожа Моосгабр, а Везр пожал плечами.
– Да, дать себя опустить в колодец, – сказал он.
– Так вы, мадам, все же подумайте, – улыбнулся черный пес ласково и свободной рукой погладил у шеи барашковый мех на своем светлом пальто, – такой возможности у вас больше не будет. Как вы все умеете испортить! В «Риц» мы хотели вас взять, – он улыбнулся, глядя на госпожу Моосгабр, – вы спрятались у привратницы и предпочли пойти в парк. Мы дали вам газеты, чтобы вы заработали, – он улыбнулся, глядя на госпожу Моосгабр, – вы бросили их на углу и убежали. А теперь мы предлагаем вам спуститься в колодец, где клад, а вы говорите, что это жульничество и вранье. Словно вы в самом деле вещунья и не хотите даже студентов спросить. Стоит ли мне повторять все ваши старые ошибки? – А потом добавил: – И с этими мышами вы мне до сих пор не помогли, хотя я давал вам приличную сумму. У меня было лишь одно условие: мышеловки вы принесете свои. Я известил вас об этом уже два раза, однажды даже письменно, но вы и бровью не повели. Хотя и прекрасно знаете, что я каменотес, в прошлый раз вы, кажется, сказали, что достаточно пойти к каменотесам у кладбищенских ворот, там, мол, я нахожусь, там, мол, еще и какой-то Бекенмошт. А где же, мадам, – он быстро посмотрел на буфет, – где же сегодня ваш «Марокан»? Сегодня этого белого порошка нет здесь. Вы его, должно быть, спрятали в кладовку, не так ли?
– Она спрятала порошок в кладовку, а мышей у нее здесь все больше и больше, – придурковато засмеялась мордастая Набуле, – уж не хочет ли она тоже отсюда перебраться?
Госпожа Моосгабр замечала лишь придурковатый смех мордастой Набуле. Она кивнула и резко сказала:
– Ты лучше сама постарайся перебраться в Алжбетов, а лишний грош отдай Лайбаху. У тебя их хватает, а ты и двадцати геллеров не даешь ему на квартиру.
– С какой стати мне ему давать, – выкрикнула вдруг Набуле резко, но следом разразилась диким смехом, – она, должно быть, совсем спятила.
– Заткнись, – сказал Везр грубо, – заткнись и не ори. – И, повернувшись к госпоже Моосгабр, сказал: – Как писали в газетах, эта старая бессмертная курва заявила однажды, что кое над чем размышляет. Так ты тоже кое над чем поразмысли, а мы уже идем.
– Мадам, – еще раз тихо улыбнулся черный пес, и уголки его губ блаженно приподнялись, – мы уже идем, но я хотел бы еще кое-что сказать. У вас все-таки странные идеи. С какой стати Набуле давать Лайбаху грош на квартиру в Алжбетове? Почему? Почему, если позавчера она с ним развелась?
И Везр с посылками первый, следом Набуле и, наконец, человек – черный пес, тоже с посылками и тихо улыбаясь, вышли из кухонной двери в коридор, потом в проезд мимо кирпичей, тачки и бочки с известкой, и их шаги вскоре совсем затихли. Госпожа Моосгабр стояла у буфета как вкопанная.
XVI
А на третий день после обеда пошла госпожа Моосгабр на кладбище. Уже была настоящая осень, вторая половина октября, листва на деревьях жухла, желтела и опадала еще больше, чем три дня назад, и стало еще более сыро и слякотно. Теперь уже не требовалось поливать могилы и подстригать траву, разве что отирать от пыли могильные плиты и надписи, и потому в большой черной сумке госпожи Моосгабр уже не было садовых ножниц и лейки, а были только тряпочки и метла. Госпожа Моосгабр хотела сегодня убрать свои могилы к Душичкам, чтобы на будущей неделе, когда пойдет за украшениями, было поменьше работы. За несколько дней до Душичек она ходила в кладбищенскую контору получать для украшения своих могил хвою и по одному-двум искусственным букетикам – все это страховалось и оплачивалось заранее. Люди страховали и оплачивали свои могилы до тех пор, пока они не разрушались окончательно. Некоторые могилы были застрахованы и оплачены на тридцать лет, иные – на пятьдесят, а какие на сто и даже до скончания века, то есть до Страшного суда и Воскресения. До Страшного суда и Воскресения у госпожи Моосгабр была оплачена только одна могила: фамильный склеп школьного советника барона де Шубауэра. Счастливая мать Винценза Канцер и ее сын-строитель оплатили свою могилу на сто лет, а несчастная мать Терезия Бекенмошт – всего лишь на тридцать. Так вот, в старой длинной черной юбке, старой кофте и туфлях без каблуков, в зимнем пальто, которое носила уже пятьдесят лет, в старом черном платке и с большой черной полупустой сумкой пошла госпожа Моосгабр в этот осенний день после обеда на кладбище. Но поскольку она задумала сегодня предпринять еще кое-что, а именно – зайти после кладбища к госпоже Айхенкранц, чья лавка была между кладбищем и парком, на кладбище она шла не от Филипова и не от Блауэнталя, а от площади Анны-Марии Блаженной.
На площади стояла статуя Анны-Марии Блаженной, матери княгини, почившей в возрасте ста лет, а возле нее – высокое стеклянное здание вокзала, под которым где-то в глубине была станция метро «Центральное кладбище» с киоском госпожи Линпек. И госпожа Моосгабр на площади постаралась представить, что госпожа Линпек в эту минуту делает. Сидит, наверное, в киоске, продает пиво, лимонад, ведь сейчас послеобеденное время, и множества покупателей у нее, по-видимому, нет. «Она уже наверняка получает али… – подумала госпожа Моосгабр на площади, – она уже наверняка не хочет бросаться под поезд, но если мальчик не исправится, то изведет ее раньше, чем она успеет вернуться в театр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115