Тут не возразишь, подумал герцог и прорычал: быть по сему, прогнать Агасфера сквозь строй — пусть остальные боятся, а господин суперинтендант радуется. Покончив с завтраком и допив все пиво, герцог подал знак слуге, тот принес фарфоровую миску, герцог долго и тщательно умывал руки, а потом сказал: «Вы его опознали, Эйцен, вы назвали его имя и указали на него пальцем, стало быть, и все прочее ваша забота».
Суперинтендант хоть и услышал то, что ожидал услышать, однако в сердце его закралась тревога, поэтому он взглянул на своего приятеля Лейхтентрагера, ища у него поддержки; глаза Лейхтентрагера были безразличными, как два гранитных камешка, а лицо холодно, словно вечный лед, — он лишь спросил герцога, сколько раз прогнать Агасфера сквозь строй: два, четыре или восемь; герцог уже со скукой проворчал: восемь.
Это смертный приговор, понял Эйцен, но тут же ему в голову пришла другая мысль: если Агасфер действительно Вечный жид, проклятый Христом ждать Его окончательного пришествия, то ничего страшного с ним не произойдет, а хорошая трепка ему не повредит; впрочем, этот проходимец и мошенник, который наживался на людском легковерии да еще пользовался прекрасной Маргрит, пока не превратил ее в соломенное чучело, вполне заслуживает, чтобы его запороли насмерть. Успокоив таким образом свою совесть, или что уж там было у него в груди, Эйцен мирно прохрапел следующую ночь рядом с Барбарой, а поскольку наутро супруга стала ластиться к нему с нежностями, то ему почти удалось ее ублажить, однако едва он почувствовал под собою костлявые бедра и едва начал распаляться по-настоящему, как вдруг ему почудилась кровавая полоса на шее у Барбары; он тут же отпрянул от супруги и уселся в изножье кровати, дрожа от страха и пуча глаза; Барбаре же показалось, что он защемил мошонку или понес еще какой урон, поэтому она с тревогой спросила: «У тебя все цело, Пауль?» Тут он увидел, что супруга вполне живехонька, хоть и походит на скелет, ничего у нее не отрезано и не отрублено, ведь только сказочная лошадь Фаллада говорила отрубленной головой, впрочем, та голова была прибита к воротам. Проворчав, что нечего, дескать, задавать дурацкие вопросы, он велел подавать завтрак — день сегодня предстоял тяжелый, на послеобеденное время назначена экзекуция, к тому же герцог приказал, чтобы суперинтендант как главное лицо здешней церкви лично обеспечил духовную поддержку осужденному. Барбара позвонила прислуге, и они вдвоем быстро накрыли на стол такое, от чего другой бы пальчики облизал: мучной суп с яйцом и маслом, пиво, колбасы, свежий хлеб; но у Эйцена пропал аппетит. Служебные дела у него тоже не клеились, не задалась воскресная проповедь, которую он собирался прочесть, отталкиваясь от притчи о фарисее и мытаре из восемнадцатой главы Евангелия от Луки, где рассказывается о спесивом фарисее, который гордится тем, что постится дважды в неделю и дает десятую часть от всех своих прибытков, в то время как бедный мытарь может лишь бить себя в грудь и просить Отца небесного о милости к себе, грешнику, на что Христос говорит: «Всякий возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится». Не получилось у Эйцена и ответное письмо пастору Иоганну Кристиани из Лейта, который, прислав Барбаре шесть десятков яиц, пожаловался, что обременен многочисленным семейством, имеет пятерых сыновей и трех дочерей, которых надо кормить, а лейтенский приход не дает вдоволь ни пива, ни хлеба, поэтому нельзя ли, мол, присоединить к нынешнему приходу еще и Бель, а службы можно укоротить, достаточно прочитать тут и там десять заповедей; был бы путь покороче, можно было бы добавить еще символ веры и даже отправлять некоторые требы. К обеду настроение у Эйцена и вовсе испортилось; до жареного ли цыпленка тут, даже самого румяного и ароматного, когда подумаешь, что вскоре предстоит — ведь Эйцену доведется впервые присутствовать на экзекуции, да еще в качестве официального лица, а душа у него нежная, не то что у других, он человек мирный, книжный, не какой-нибудь толстокожий военный капеллан, но герцогу отказать нельзя, тем более что сам тайный советник Лейхтентрагер, старый друг и верный товарищ, подсказал Его Высочеству кандидатуру Эйцена.
В третьем часу пополудни он облачился в свою черную мантию с белым воротничком, захватил серебряный крест, чтобы дать его для целования наказуемому перед тем, как его погонят сквозь строй, хотя, конечно, было неясно, пожелает ли еврей целовать крест. Придя на рыночную площадь, Эйцен увидел там столпотворение; казалось, будто весь город Шлезвиг, дети и взрослые мужчины, старики и женщины, пришли поглазеть на кровавое зрелище, военную экзекуцию. Солдаты также были уже построены, их подобрали по парам одинакового роста, чтобы длинный не боялся задеть шпицрутеном своего малорослого напарника на противоположной стороне и чтобы каждый хлестал крепко; юные барабанщики в пестрых мундирчиках, которым предстояло выбивать дробь, суетились, будто злые гномы, подтягивали кожу на барабанах, чтобы бой был погромче. Эйцен заметил, что солдат привели в неполной выкладке, с пустыми кожаными портупеями, без оружия, а то вдруг кое-кто из них, понимая, что и с ними могут когда-нибудь поступить как с несчастным осужденным, вздумает повернуть оружие против капралов, офицеров и господина суперинтенданта. Небо висело надо всеми тяжелое и серое, будто свинец, а тучи, которые проносились по нему так низко, что едва не задевали крыш домов, предвещали ненастье. Полковой профос, который командовал экзекуцией, заметив господина суперинтенданта, подошел к нему вместе с субпрофосом, вежливо поприветствовал и пригласил выпить по окончании работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81