Думал про себя: «Вот как. Ее зовут Жанной». А вслух произносил: «Жанна, Жанна, Жанка, Жанна…» – словно пробуя на вкус. Скажет и прислушается. И наблюдал, как ведут себя губы при этом, и привыкал к этому новому имени – Жанна.
* * *
Роман пошел прямиком, не сворачивая, в поселок, где окутанные вербами улицы, где густыми садами задавлены тесные улицы с переломанными заборами, где жители переглядывают поверх заборов и привстают со скамеек, здороваясь, где велосипеды под задами весело скрипят, где медленные коровы, понукаемые пастухами, растянулись в обеденное время, помахивая хвостами, длинной вереницей. Он посматривал беспрестанно по сторонам, не встретится ли где Жанна с подругами. Как начались дома, так уже и пришел Роман Романович, свернул к школьному приятелю Кавуну во двор. Он не был дружен с Кавуном, редко встречался, разговаривал принужденно, но сейчас решил зайти. Свернул во двор и никого не застал на хозяйстве: в хате Кавуна было пусто, в летней кухне пусто, за летней кухней в другой – старой летней кухне – тоже пусто. В сарае, клуне, мастерской, между прочим, никаких признаков жизни. «А есть ли тут кто-нибудь дома?» – громко спрашивал Роман, растворяя все без разбора двери, но в ответ ему пахло остро навозом, или кожами, или холодной сметаной. А дверей этих у Кавуна оказалось наставлено будь здоров, окрашенные в разные цвета, отовсюду они выступали. Скоро Роман в дверях запутался, и заблудился, и не помнил хорошо, в какую заходил, а в какую нет. Он решил на Кавуна плюнуть и на все его хозяйство, и подумал, что поторопился, заходя именно к Кавуну, раз у него тут такие дела творятся, но теперь не мог выйти на улицу: ворот не было, а были одни задворки. Стал протискиваться наугад между близко стоявшими стенами, весь испачкался в побелке. Вышел на открытое место и на небольшом приподнятии земли увидел черную дыру погреба, откуда бесшумные вылетали буряки и тяжело бухались о землю. Роман рассудил, что буряки не имеют права сами собой вылетать, и с некоторой надеждой двинулся к погребу.
– Кавуны есть или только буряки? – спросил он, просовывая голову в дыру.
– Для Романа Романовича или для кого другого? – спросила в свою очередь дыра погреба.
– Для Романа Романовича.
– На! – и внезапно вылетел настоящий арбуз, хотя им было еще не время. А Роман Романович не готов был к такому, но каким-то чудесным образом поймал.
– Здоров! – выскочил следом невысокий с растопыренными ушами молодой человек, коротко остриженный, в комбинезоне, и протянул руку.
Но Роман держал арбуз и только ответил: «Здоров!»
– А я сперва думал, Роман Романович, что это не ты, – хлопнул его по плечу Кавун, – а это ты. А стара со старым пошли жука травить в поле. И придумали, когда идти: вот-вот на дождь. Так всегда случается, что ты станешь делать, как пойдут, так дождь, а как дождь соберется, так они идти. Ты ведь был вчера в Гамалийцах на храме? – хлопнул снова Кавун Романа по плечу, и заметно сильнее.
– Нет, я не был вчера в Гамалийцах на храме.
– Ты что, Роман Романович, заболел?
– Да, может быть.
– Все наши там были.
– Что-то дурно чувствовал.
У Ступки, у Трубки, у Коробки не был?
Я в Гамалийцах не был с Троицы.
– Ты что, Роман Романович, заболел?
В Троицу. Там дядько Петро мой, старый, живет. И с тех пор не был.
Все наши были у Ступки.
Да приболел слегка.
И пили.
Ну и что?
Дай сигаретку.
Нету.
– Давай, давай, – и Кавун, обтеревшись об чистое место на штанине, бесцеремонно полез в карман Роману, выудил сигарету, причем по глазам его было видно, что они весьма вчера погуляли на храме.
А ты ведь обещался, – укорял Кавун.
Я?
Да, но ты же знаешь Ступку?
Роман кивнул головой в подтверждение.
– Ну, можешь себе представить. Мы для начала приняли еще дома, за отправление. Правда, колесо пришлось менять. Но старый вез на КАМАЗе, и хлопцев в кузове, хотя запрещено, и менты на дороге заслон сооружают, – знают, когда улавливать в сети, пауки, в храм, – святой же праздник! Но старый им еще тогда, во вторник, ставил, и они должны были пропустить. Не свои менты, областные. Знаешь же их?
Роман кивнул головой.
– А у Ступки собирались. Но и в других хатах отмечали, я не спорю. А мы у Ступки. Столы во дворе расставили, уселись. Но не было хороших девчат; Марина и та, что с тобой, помнишь? – Хмелючка, – те попозже. Понапивались, перемешались, и музыка. Старый куда-то запропастился, а хлопцев – балбесов этих, чурбанов – на меня. Я бы никогда не взялся. Я предугадывал, но и подумать не мог, до какой степени. Понимаешь? У меня и в мыслях не было. Я принялся их сразу проверять. Стал пересчитывать. Я спрашивал: «Где Сашко?» «Тут Сашко.» «Где Грицько?» «Тут Грицько.» «Где Витько?» «Тут Витько.» «Где Беца? Где Беца?» Отвечали: «Тут Беца.» Можешь себе представить?
Роман кивал головой.
– У Ступки расшумелись, – Продолжал Кавун, – думали, все в сборе, – нет, не все, – кума Ступкиного нет. А кум ехал на «Жигулях», – был уже подогретый, – и с разгона в хлев, – старый, глиняный, на углу. Знаешь же его? Ну, можешь себе представить. Оттуда кабанчик выбежал – резвый, подлец, – стал столы опрокидывать. Принялись его ловить. Ну так и что? Это же не причина, правда? Это же не повод? Мало ли что случается. Я их уговаривал, но ведь их не уговорить. Я их убеждал, но их не переубедить. Я им доказывал: «Не поедем к Трубке, останемся у Ступки», – у Ступки многие оставались. Но ты же знаешь их, весь класс у них был такой – шальной. Мой «молодой» и Кравченко с ними ходили. Я их учил, но их не переучить. Я им только одно говорил: «Не поедем ставками, поедем трассой по-над буряками.» Ступка и сам, хотя ничего уже не в состоянии был произнести, всем видом своим показывал, что ни к какому лысому черту не нужно ехать ставками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17