Ты же знаешь Ступку? Ну, можешь себе представить.
Роман кивал головой.
– Заехали в тину, в камыши. Колеса увязли. Где-то поблизости коза заблеяла переливисто, – хлопцы решили, что менты. Разбежались. Я их догонял. Я их собирал. Я каждому в глаза заглядывал. Я спрашивал: «Где Сашко?» «Тут Сашко.» «Где Грицько?» «Тут Грицько.» «Где Витько?» «Тут Витько.» «Где Беца? Где Беца?» Отвечали: «Тут Беца.» Но вот добрались к Трубке.
– Хорошо, – обрадовался Роман. Он устал держать арбуз. Арбуз оказался соленым и с него капало.
– Ничего хорошего. Стемнело. Трубки нет. Горилки нет. Стара нас из хаты вон. Хлопцы разволновались. Я извинялся. Я за хлопцев извинялся. Я их за чубы брал. Я им говорил…
Роман не мог больше слушать кавуновый рассказ, он думал, как бы ему спросить о своем и машинально кивал головой. Он не решался. Вот-вот приготовится сказать, рот откроет, но вместо этого снова кивает.
– Но вдруг вспомнили про Коробку. Про Коробку! Понимаешь? Где Трубка, а где Коробка! Коробка и всегда своей гулянкой похвалялся, но я позабыл, да и все позабыли, а какая-то сволочь вспомнила. Куда же тебе Коробка? Тебя родная мама не узнает. У тебя ноги с руками перепутались. Тебе к свиньям в хлев, а не к Коробке! Так прислушались. Стали собираться. Я их останавливал. Я их удерживал. Я им говорил: «Что же ты, Сашко? Что же ты, Грицько?»…
– А Жанна? – неожиданно произнес Роман.
– Что же ты, Ви…Что?
– Жанна.
– Что Жанна?
– Жанна была?
– Какая Жанна?
– Ну, с вами была Жанна?
– Где?
– У Коробки, у Трубки, у черта в ступке или где вы еще там околачивались?
– А я ни одной Жанны в жизни не знаю.
– Не знаешь Жанны?
– Нет.
– Ну, бывай, – Роман вручил Кавуну арбуз и пошел обратной дорогой на выход, вытирая руки об листья яблонь.
– А ты знаешь что ли? – полетело вдогонку, и после молчания, – идиот.
Но Роман вскоре вернулся и стал просить Кавуна вывести его на улицу, потому что никакой возможности не было самому разобраться в его постройках.
Волнение всеохватное – издали – с зелено-серебристой стихийной игрой, взъерошиванием бархатных крон, невинной легкой рябью и как пеной на гребнях, и обманчивым волшебным мерцанием (беззвучным); и вблизи! – с шумом, с бушеванием, ломом и треском внезапных ветвей, шарахающимися птицами случайными, рокотом и громом; волнение обрушивающееся, разбивающееся о стволы в длительное трепетание; и откатывающееся, и утихающее, и замирающее; и возвращающееся вновь, и нарастающее, и угрожающее; и крепнущее, в неясный гул, в безликий шум, и грохот, и обвал. С поднятием из глубин нетронутых объемов листьев. Взбаламучиванием их, вращением. Неизбежный длительный шум и головокружение.
Так волновались посадки на краю при дороге. И отображались во всей протяженности в больших блестящих карих глазах бычка, привязанного к колышку, дернувшегося на мух. Ветер трепал краповые и огненные перья кур, перебежавших дорогу и затеявших поход на луга. Дрожали неровные оградки, местами с выломанными жердями, оградительные сетки у небольших сарайчиков с живностью, – дети в одном месте по очереди перебирались через сетку. Но шумели и груши в поселке по садам вокруг посеревших хат, и широким листом в проводах шелковица, запуганные вербы разметывались под порывами. Срывались и падали, и катились под заборы яблоки, оббивая бока. Небеса были возвышенны: высокая неподвижная облачность, без просветлений, с разводами как от акварельной кисти. В огородах, в запахе грядущего холода, веющего отовсюду, цветущий картофель и кукурузные метелки качались, – там согбенная женщина рвала бурьян, – и подсолнухи янтарно яркие кланялись, словно ветру, словно просили, чтобы не было холода.
2
Гадалка: Кто он вам? – признайтесь. Он вам дорог? Если так, спасайте его скорей. Он уже втянулся в большой обман. К нему уже обратились опасные особы. Мужчина и женщина, и другая, прежняя, все та же; близкая, но путаная дорога. Долгий лукавый разговор. Останавливайте его, отговаривайте. Что же вы еще сидите? Бегите, что есть духу. Торопитесь. Другого я вам не скажу.
Роман зашел на короткое время домой. Крадучись, так чтобы мать не видела, вывел из сарая велосипед и собрался ехать, но подспустили колеса, и пришлось их качать. Роман торопился, и все валилось у него из рук. А мать бы стала расспрашивать, если бы увидела. Наладив колеса, он сел на велосипед, но обнаружилось, что не закреплен руль. Тогда, пригибаясь под окнами, Роман метнулся в сарай, а оттуда в летнюю кухню, вытряхнул на пол выдвижной ящичек из стола, и принялся разыскивать среди хлама ключи. А ключей не было. Не было даже ничего похожего на ключи. Он взялся за пассатижи и поспешил назад затягивать гайку. Наконец Роман выехал на улицу и направился к Ромодану, где станция. А по пути перестала крутиться педаль, как будто в ней рассыпался на части подшипник, и всю дорогу Роман раскручивал ее, толкая ступней против хода.
Ромодан не далекий, его мачты и в пасмурную погоду на горизонте видны. Даже днем там горят огни – осветительные большой силы, а между путей красные и зеленые, и синие; на невысоких светофорах под скошенными полукруглыми козырьками, и на высоких светофорах, мигающие и непрерывные, желтые и белые, и лунно-белые. Даже ночью там не смолкают шумы и эхом разносятся по равнинам, пугая в рощах уснувших птиц. В Ромодане под едкие запахи громыхают составы и громко переговариваются в эфире. А утром, когда воздух по всей земле прозрачен и свеж, как молочный младенец, и струятся туманы, широкими лугами, обсаженные тополями, укрепленные насыпями и рвами, с четырех сторон света к Ромодану устремляются магистрали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17