- Но я не вижу ничего плохого в том, чтобы выказать свою признательность любимому человеку. Поэтому я не надену ни блузку, ни брючки...
- Господи! Да что у тебя за страсть унижаться? Чего ты перед ним так стелешься?
- При чем тут "стелюсь"? Мне кажется, это - нормальные человеческие отношения.
- Твои отношения с Андреем никогда не были нормальными.
- И Андрей тут тоже ни при чем... Помнишь, когда я училась во втором классе, ты мне на Новый год конструктор подарила? Это ведь был совсем не тот конструктор, который я хотела, но ты развязывала мешок "от Деда Мороза" с таким торжественным и многозначительным видом, что я просто не смогла тебе ничего сказать...
- Зато теперь сказала, - мать слегка отстранилась и отвернулась к окну. - А ему про платье никогда ведь не скажешь?.. Эх, Марина-Марина, ничего ты ещё в жизни не понимаешь. Сама уже мама, а мозгов не нажила! Нельзя так с мужиками, а особенно, с такими, как твой муж. Знаешь, что платье дерьмовое, а надеваешь, видишь, что он к тебе относится наплевательски, а все прощаешь...
Разговор становился нудным и бессмысленным. Марина встала, закрыла форточку и с преувеличенным тщанием начала протирать льняной салфеткой вилки и ложки из мельхиорового набора. До прихода гостей оставалось ещё больше трех часов.
- Ну, как знаешь, - почти равнодушно бросила мать. И в этот момент дверь в комнату открылась. На пороге стоял Андрей. Еще слегка румяный от мороза, но лишь слегка. Словно он уже успел пробыть в теплой квартире минут пять или десять. И глаза... У него были абсолютно темные, какие-то проваленные глаза.
- Масло и сардины в кухне на окне, - проговорил он, подходя к шифоньеру и отворяя створку. - Зелени нигде не было.
Марина стремительно обернулась к матери, наткнулась на её почти испуганный, но все-таки довольный взгляд.
- Ты нарочно, - слова сами собой срывались с её губ. - Мама, ну зачем ты так? Ты же сидела лицом к двери, ты же сквозь стекло видела, что он уже вернулся. Ты специально начала про это платье, чтобы он слышал, да?
- Марина, ну стоит ли делать из этого трагедию? - почти весело крикнул от шифоньера Андрей. На дверце повисла его домашняя рубаха и серые брюки. Велика беда? Ну, куплю тебе другое платьишко - хорошее. Теперь вместе с тобой выбирать пойду. Ты же знаешь, у меня всегда со вкусом относительно женской одежды проблемы были... Да, вообще, мало кто из мужчин в этом разбирается. Правда, Ольга Григорьевна?
Та не ответила. Она смотрела только на дочь и машинально теребила чуть надорвавшийся кантик на кармане халата.
- Вот значит как? Значит, мать - зверь? - выдала она, в конце концов. - Зверь и сволочь? Ну, что ж, нравится вам так считать - считайте!
Через пару минут хлопнула дверь её комнаты и больше, до самого позднего вечера, Ольга Григорьевна оттуда не выходила. Часа через три начали подтягиваться гости, зашуршали целлофановые пакеты из-под цветов, запахло разномастными мужскими одеколонами и женскими духами. Марина была в голубой блузке и брючках, но дверь в мамину комнату все равно оставалась закрытой. Сели за стол, разложили по тарелкам салаты, выпили за здоровье именинницы. Однако, имениннице уже было не до дня рождения. Она затылком чувствовала то, что чуть позже почувствовали все остальные. "А что-то Ольги Григорьевны с нами сегодня нет? Ей нездоровится?" - спросил кто-то, звякнув вилкой о край тарелки. И Марина яснее ясного представила, как мама сидит сейчас на жесткой табуретке у окна, подпирая подбородок рукой. В комнате есть тахта и старое мягкое кресло, но она всегда в таких случаях сидит на табуретке и тихонько плачет о том, что жизнь сложилась именно так, о том, что она, "тетя Оля", по сути дела, никому не нужна, а её единственная дочь, наплевав на нее, сейчас веселится с чужими людьми и ненавистным Андреем. А ещё мама, наверное, вспоминает "три дня в Москве" - три дня двадцатилетней давности. Тогда они вдвоем, мама и маленькая Марина, поехали на первомайские праздники в Москву. Поселились в гостинице, обедали в ресторане Останкинской башни, ходили в зоосад. Катались на всех подряд каруселях в парке Горького. Мама покупала все мороженки и пироженки, в какие только Марина тыкала пальцем, смеялась и целовала дочку в теплую макушку...
В общем, в конце концов, все гости заметили, какое у "виновницы торжества" отрешенное, неживое лицо. Естественно, почувствовали себя неловко, спешно засобирались. Андрей вышел проводить друзей и заодно покурить на лестнице. Марина заглянула в соседнюю комнату. Иришка уже спала. Мама сидела на табуретке у окна.
- Мам, - проговорила Марина тихо и горько, - мам, ну прости меня, а?
Та ничего не ответила, и только брошка, приколотая к декольте так и не надетого платья, блеснула в лунном свете коротко и холодно.
Потом Марина рыдала в ванной, а Андрей её успокаивал.
- Я виноват, - говорил он, проводя чуть подрагивающей ладонью по её влажным волосам, - только я... Мне, на самом деле, нужно было сразу как-то обнаружить свое присутствие, а то получается, что я стоял под дверью и подслушивал.
- Мне нравится это платье, - всхлипывала она. - Правда, нравится. Просто к нему нужно привыкнуть!
- Да оставь ты в покое это платье!.. Все хорошо.
- А мама?.. Ну, зачем она все это устроила? Почему она тебя так ненавидит? Ты на неё обижаешься, да?
- Да нет же! - Андрей улыбался. - Почему я должен обижаться? Я все прекрасно понимаю. Растишь-растишь дочку, потом приходит какой-то чужой мужик и её уводит. Еще неизвестно, хватит ли у нас с тобой здравого смысла объективно относиться к будущему Иришкиному мужу?.. Так что, ты тоже на маму не злись. Она - женщина немолодая, причем истероидного типа, и реакции её - реакции человека с неустойчивой психикой и больной нервной системой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120