.. Ну, вот дурак он - не подумал, что ты его в корысти заподозришь! Или, прости, я - дура, а он - паразит!
- А в стенной шкаф он зачем заглядывал? Чтобы побеседовать со мной о правилах хранения хозяйственного мыла и стирального порошка?
- Нет! Чтобы украсть этот твой порошок! И продать из-под полы на базаре!.. Как ты одного не можешь понять: не нужна была ему наша Михайловская квартира! Во всяком случае, лакомым кусочком для него не являлась! Он был красивый, умный, таланливый. Амбициозный, в конце концов! Я ещё понимаю, если бы он приглядывался к "высотке" на Котельнической, но не к нашей ведь убогой халупе, правда?
- А почему ты кричишь? Ты просто спросила, я просто ответила? - пальцы матери потянулись ко второй пуговице и расстегнули её рывком, словно хотели вырвать "с мясом".
- Да! - Марина скрестила руки на груди. На черном шелке блузки залегли красивые, отливающие тусклым серебром складки. - Спасибо тебе большое, что ты ответила. Что ты соизволила ответить!.. Так вот, мам, с сегодняшнего дня я запрещаю тебе плохо говорить об Андрее! Ты слышишь? Думать можешь себе что хочешь, но вслух говорить не смей. Особенно при Иришке... Оставь его уже в покое! Пусть хотя бы на том свете он от твоих критических замечаний отдохнет... И, знаешь, мам, что мне иногда кажется? Даже если бы он был жив, то не вернулся бы просто из боязни, что снова придется выслушивать твои ежедневные колкости и намеки.
Что-то в её худом, вытянутом лице с запавшими щеками неуловимо изменилось. Словно бы все черты вдруг поплыли. Затрепетав, отяжелели веки, некрасиво отвисла нижняя губа.
- Он не вернулся бы совсем не поэтому, - мать покачала головой. Просто ты ещё не понимаешь, что это такое - три года, и что теперь вас разделяет.
"Как холодеют губы! И кончики пальцев. И перед глазами суетливые предобморочные мурашки. И пол уплывает из-под ног. Сейчас бы упасть на диван. Или на скамеечку. Или просто сесть на пол, прислонившись затылком к стене". Марина сильно сжала кончиками пальцев виски и сделала несколько массирующих круговых движений:
- И что же нас разделяет?
- То, что ты три года растила дочь без него, и он просто не смог бы тебе объяснить, где все это время шлялся и чем занимался. Да и потом, у него, наверняка, были... есть женщины. Или даже одна женщина.
"О, Господи! Женщина!.. А она ведь нарочно делает больнее? Про эту гипотетическую "одну женщину" вполне можно было бы и не говорить... Почему же все-таки она так убеждена в том, что Андрей жив? Что же целых три года кормит эту веру? Неужели только всепожирающая ненависть и святая уверенность в том, что он - подонок и прирожденный предатель?"
- Хорошо. Пусть. В любом случае, его уже нет. И ты больше не смеешь его трогать.
По лестнице в подъезде затопали быстрые детские ножки. Марина нервно передернула плечами. Может, уже Иришка возвращается из школы. Радостная, со своими цветными тетрадками в "Микки-Маусах" и "бурундучках-спасателях", с захватывающими новостями из "взрослой" школьной жизни своего 1 "Б". А тут на скамеечке сидит сиротливая, несчастная бабушка в полурасстегнутом пальто. И сидит-то как! Неловко подвернув ноги под скамейку, вся скукожившись, якобы, бессильно уронив руки - чтобы пожалостнее выглядеть. Боже, как Марина ненавидела эту её привычку прикидываться бедняжечкой! И тут, словно в подтверждение её слов, мать еле слышно произнесла:
- Ладно, Мариночка, давай обо всем забудем? Плохим ли, хорошим ли, но Андрей был твоим мужем. Он - отец Иришки. Прости меня, если что не так...
Не сосчитать сколько раз за время их жизни с Андреем и за те три года, что были после, она прикидывалась вот такой безобидной "дохлой овечкой". Прикидывалась только для того, чтобы на примирительное: "Да, мам, давай, в самом деле, все забудем?", ответить резким и безжалостным: "Конечно, забудем. Что мне ещё остается, как ни забыть? Иначе ведь против меня настроят внучку! Но ты ещё попомнишь мои слова! Попомнишь! Еще даст он тебе прикурить, ещё наплачешься!"
Вот и наплакалась...
- Послушай, мам, - Марина все-таки присела на корточки и, согнув пальцы, посмотрела на свои ногти - коротко остриженные, но все равно красивые, - я устала от всего этого. И ты устала. Я прекрасно знаю, что этот разговор ни к чему не приведет, и ты это знаешь. Я понимаю, что ты никуда сейчас не поймешь, и ты это понимаешь. Так что давай раздевайся, снимай сапоги, разбирай свою сумку. Иришка ведь не должна страдать из-за наших с тобой распрей, правда? Если хочешь, иди поспи: я сама её накормлю...
- Марина, - мать произнесла её имя так, словно бросила пробный камушек в глубокий колодец. Произнесла и послушала, как оно звучит. - Марина, дочка... Подожди, не морщись... Я должна тебе сказать: мы сегодня, на самом деле, зря затеяли этот разговор про Андрея. Пусть земля ему будет пухом, если он, на самом деле, в земле... Но я не об этом. Просто мне, правда, надо уходить. Мне надо в больницу. Меня кладут в стационар... У меня рак, Марина. Я не хотела раньше времени тебе говорить...
- Раньше какого времени? - глупо спросила она, а потом вдруг завизжала. - Ты специально сделала так? Ты опять специально сделала так, чтобы я оказалась сволочью? Чтобы я здесь стояла, вспоминала про этот телевизор, про ваши с ним ссору, а у тебя, оказывается... А ты, оказывается...
Слезы хлынули у неё из глаз как-то сразу и неожиданно. Она сначала вскочила, запустив руки в волосы, кинулась обратно в комнату. На пороге словно споткнулась, подбежала к матери. Увидела, что "молния" на одном войлочном сапоге не застегнута до конца. Подумала, что надо прямо сейчас опуститься на колени и застегнуть. Ужаснулась: "Зачем застегнуть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120