И огромный, безобразный ожог, тянущийся от кончика правой брови до самого рта. Сморщенная, покрытая извилистыми рубцами кожа заставляла угол правого глаза оттягиваться книзу, как у собаки из какого-то чешского или польского мультфильма.
- Ну, проходите, гости дорогие! - радушно проговорила она, сделав вид, что не заметила моей отвисшей челюсти. - Я вас, вообще-то, уже полчаса жду. Пиццу два раза разогревала.
- Каемся-каемся! - Леха незаметно пихнул меня между лопаток и заставил переступить через порог. - Как живешь? Где дочка?
- Дочка в школе. Ты уже забыл что ли, что такое первая смена? Теперь только в половине второго придет.
На Марине была голубая джинсовая рубашка и черные лосины. В этой одежде она казалась худенькой и легкой, как балерина. "Вряд ли у неё получилось бы задушить женщину подушкой. Хотя... Кто знает?" - как-то мимоходом подумала я и тут же, от злости на саму себя, чуть не прикусила язык. Однако, кусайся - не кусайся, а из головы никак не шла "девушка, сидящая спиной". Изящная небольшая головка, гибкая шея... Да, но если принять за аксиому, что пятеро из "Едоков картофеля" - это пятеро убитых, то при чем тут Марина? При чем точеная легкость её черт?..
На кухонном столе стоял большой керамический чайник со сплющенными боками и рельефным изображением какой-то длинноногой утки... Утки на картине в профилактории. Утки здесь... Господи, Женя, да ты сама, похоже, становишься маньяком?!
Видимо, на моем лице явственно отразились тоска и уныние, потому что Марина сочувственно поинтересовалась:
- Вы, Женя, наверное, чувствуете себя все ещё не очень хорошо? Как ваш гастрит? Не получше?
- Получше. Спасибо, - я присела на круглый плетеный табурет. - И спасибо вам за то, что помогли с профилакторием.
- Да, не за что. Сколько вы там пролежали? Дня три от силы?
- Она бы до конца долежала, если бы не это убийство, - Леха заметил, что Марина, привстав на цыпочки, тянется за круглым блюдом, стоящим на кухонном шкафчике, и помог ей его достать. - Да, ужас, конечно, что творится...
Она коротко кивнула, но разговора об убийствах не поддержала.
"Конечно, знает, какие сплетни ходят о её матери", - промелькнуло у меня в голове. - "Или все-таки есть другая причина?"
- Пицца, - Марина поставила на стол тарелку с румяной лепешкой, посыпанной помидорами, сыром и колбасой. - Печенье, конфеты... Вот ещё лимоны, перетертые с сахаром. И, я думаю, выпьем немножечко, по рюмашечке?
- А, да-да, конечно! - заторопился Митрошкин, метнулся в коридор и через секунду вернулся с пузатой бутылкой "Токайского". Сестра едва заметно улыбнулась. Поставила рядышком клюквенную настойку.
"Интересно, где же репродукции?" - со свойственной мне гнусностью подумала я и ощутила себя существом пакостным, гаденьким и не способным на нормальные человеческие чувства. Впрочем, Леха, похоже, тоже чувствовал себя неловко. Он прекрасно знал, зачем мы пришли, предчувствовал начало неприятного разговора и поэтому густо краснел через каждые пять минут. Хозяйка смотрела на него удивленно, пыталась задавать какие-то вопросы, но он отвечал невпопад. Как, кстати, и я. В общем, мы являли собой прекрасную парочку косноязычных олигофренов. Марина, по идее, должна была подумать, что это общение со мной сказалось на неё троюродном братце столь пагубным образом.
- А как ваши неприятности с милицией? - в конце концов, спросила она. - Вы ещё просили про Анатолия Львовича узнать...
И тут Митрошкин решился.
- Марина, - он прокашлялся, покраснел окончательно и ожесточенно потер переносицу, - дело в том, что... Женя услышала про тетю Олю... Ну, то что в последнее время начали болтать. И ещё баба Таня сказала, что у вас репродукции висели... Может быть, это, конечно, вовсе и не Ван Гог?.. Да и, к тому же - тайна следствия... В общем, это сложно объяснить, особенно, если это - действительно, не Ван Гог...
Разобраться в той белиберде, которую молол смущенный Леха, мог разве что гений лингвистики. Но Марина и не пыталась разбираться. Она смотрела на меня своими внимательными серыми глазами, и в них не отражалась ничего - ни страха, ни возмущения.
- Что вас конкретно тревожит, Женя? - голос её был спокойным и ровным, и только обожженная кожа, казалось, ещё больше сморщилась. - Спросите, я отвечу.
- Может быть, вам все-таки перейти на "ты"? - совсем уж некстати влез Митрошкин. Мы повернулись к нему одновременно. "Иди ты со своим рационализаторским предложением!" - подумала я. Вероятно, то же пожелание он прочел в глазах сестры, потому что стушевался, принялся ковыряться в своем куске пиццы, потом вскочил, вытащил из кармана пачку сигарет и, открыв форточку, закурил.
- Так что вас волнует, Женя? - повторила Марина, зачем-то разворачивая чайник носиком к холодильнику.
- Понимаете, Марина, - я хотела откинуться на спинку, но, к счастью, вовремя вспомнила, что сижу на табурете, - до меня дошли грязные слухи о вашей маме. Я не так давно сама попадала в похожую историю: меня могли заподозрить черт-те знает в чем. Если бы мне не повезло, если бы я не смогла вовремя разобраться в том, что происходит, то не знаю, что бы со мной сейчас было... Я хочу попытаться вам помочь.
- Как? - так же спокойно спросила она. - Вы можете заставить людей замолчать? Накинете платок на каждый роток, или найдете маму?
- Нет, но если вы согласитесь кое-что рассказать...
- Так спрашивайте! Вы же ничего не спрашиваете.
- Марина, ваш муж увлекался живописью, правда?
- Он разбирался в живописи, - она склонила голову к плечу, как художник, собирающийся сделать точный мазок. - Разбирался, и не более. Когда мы жили в Москве, он любил ходить в музеи, на выставки, но я совсем не уверена, что это не было просто данью моде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120