Я вздрогнул от этого финала.А вот и следующая картина. На сей раз ярко разукрашенная лодка пристает к длинной пристани, у лодки короткая мачта и открытая палуба с маленькой рубкой. Мужчина на палубе радостно машет тем, кто ждет его на берегу. Лодка причалила, на пристань перебросили трап, и матросы пошли по нему, ведя какое-то чудище, похожее на плененную гориллу. Потом мой взгляд поймал бледное, широкое лицо, быстрый взгляд ярко-голубых глаз. Это было лицо человека, но волосатого, как зверь, и руки ему связали на животе.Когда и эта картина угасла и зажегся свет, я лихорадочно стал шарить по карманам в поисках сигарет. Карманов в моем одеянии не было, к тому же я не курил уже несколько недель. Я посмотрел на Риссию:— Когда все это происходило? — мой вопрос прозвучал нервным шепотом.— Где это было? Что это вообще такое?— Это мой дом, — ответила она, — мой народ. — На лице ее было выражение безвозвратной потери, но голову она держала гордо.Я прохромал в столовую, поднял крышку нашей «кухни» и схватил в руки бутыль с вином, которая появилась вместе с рюмками. Я выпил вино залпом. Это не очень помогло, но все же я выиграл несколько секунд, они были нужны моему мозгу, лихорадочно искавшему объяснение увиденному. Я обернулся: Риссия стояла за мной с озабоченным лицом.— Теперь отдохни, Мэл, — сказала она.— Прости, дорогая, но я уже столько отдыхал! Давай теперь поговорим.— Я провел ее в гостиную, усадил в кресло, сел в соседнее. — Кино, что ты мне показывала… Где это все было — на Земле? Она удивилась.— Конечно.— Но где, в какой стране?— В Гонвондо, здесь, — она указала рукой в пол.— Да, но лед…— Нет лед тогда. Красив мой Гонвондо.— Ясно: Антарктида до ледникового периода.— Мэл, как это давно? — Она смотрела на меня с беспокойством.— Бог мой, я не могу сказать так сразу. — Я пытался вспомнить, что читал по данному вопросу. — Общепринятой считается цифра в несколько миллионов лет, по некоторым теориям, это несколько сотен тысяч лет, по другим — десять-двадцать тысяч.— А что это — тысялет?Минут пять ушло на то, чтобы объяснить ей нашу систему летосчисления. Она для наглядности загибала пальцы, и по щекам ее текли слезы. Потом вытерла их и сказала:— Миллилет, тысялет — все равно. Все мертвый, давно.— Это были твои предки?— Нет, — она покачала головой, — мой народ, мой город назывался Ульмок. Я тут могу ездить на слон, ходить по улица, видеть небо.— Каким образом?— Здесь, Мэл, — она показала в сторону спальни.— Спать. Там есть… крыша. Дышать глубоко, — она показала, как надо дышать, — спать.Риссия прошла в спальню, а я — за ней. Прикоснувшись к чему-то на стене, что осталось для меня невидимым, она вызвала из-под пола плиту, над которой высился стальной полог, снабженный трубками.— Лежи здесь, Мэл. Крыша закрывать, сонный воздух дышать — холодный. Спать долго.— Но… зачем?Ее удивил мой вопрос, но она ответила спокойно:— Плохой время приходить, солнце — красный, небо — черный. Земля дрожать. Снег падать с неба, — она покачала головой. — Нет, Мэл, так много слов… подождать, я учить еще.— Я все понимаю, продолжай.— Мужчин, женщин, старый, я, — она ткнула пальцем себя в грудь, а я покачал головой:— Не понимаю, но ты продолжай.— Моя старик брать меня сюда.— Уже вполне владеешь английским, — усмехнулся я. — Давай дальше.— Много люди уехать в лодка, много тысяч лодка. Мой старик сказать — нет. Он бояться — не про себя, про меня. Он сказать: «Ты — спать, ждать», я ложиться здесь, прощаться, потом — темнота.— Н-да, его можно понять. Эти лодки я видел, на них далеко не уедешь.— Лодка другой, Мэл, большой-большой. Но он бояться про меня, много чужой земля; Холгота, Отукка, люди-звери.— Понятно. Значит, ты попрощалась с отцом и вроде бы… умерла. — Я представил себе Риссию, лежащей в холоде и темноте много лет подряд, когда земля вращалась вокруг солнца, возникали и умирали культуры разных народов, а над ней вырастала толща льда.— Нет, Мэл, нет умерла. Жива, однажды проснуться.— А потом? — спросил я.— Наверное, отец приходить скоро. Очень болен, долго болен. Дом говорить мне, что делать.— Дом советовал тебе, что делать?!— Да, дом. Очень мудрый, знает все. Говорить мне, делай так, скоро — здоровый. А отец…— Наверно, ты его потеряла.— Пойдем, — она повела меня в комнату с экраном, подошла к нише в стене, перед которой стояло кресло, села в него и заговорила на том языке, который я слышал от нее раньше и не понимал.Глухой голос ответил ей, произнося все слова на одной ноте. Он говорил довольно долго, а когда кончил, Риссия сказала: «Акку» — и встала с кресла.— Вот видишь, дом говорит: снег идет сверху, завтра — тепло, лед станет вода.— Это у тебя собственная метеостанция?— Дом знает всех вещей, Мэл, не наш дом, большой дом — там, — она указала куда-то пальцем.— Он связан с другой станцией? Видимо, это объединенная справочная служба.— Я не знай так много слов, Мэл. Не говорить больше сейчас.— Ну хорошо, а что тебя разбудило?— Лед уходить, вода сверху, — она показала на потолок.— Так, значит, лед начал таять, и машины заработали, чтобы вывести тебя отсюда?— Может, так, Мэл.— Не обращай на меня внимания, девочка, я просто рассуждаю вслух. Итак, ты проснулась, сначала была больна, но потом поправилась. А дальше?— Надо идти, искать старик. Взяла морской костюм, еда. Наверх — много льда, много вода, тяжело ехать на снегоход.Риссия довольно долго рассказывала, как она добиралась до Америки, потом увидела огни Майами и пошла искать людей. Она их нашла, но никто не понимал ее языка. Все казалось ей странным — люди, здания, животные.Она изголодалась, но без денег никто не хотел ее кормить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44