Богат был город, богат и доволен собой - ливрейные лакеи чуть
не лопались от гордости на запятках золоченных карет, лоточники едва
держались на ногах под грузом роскошных, дорогих, редкостных товаров;
горожане, облаченные в лучшие свои наряды, плясали тут же на площади
под приблудные скрипки и бубны, и даже бродячие собаки казались ухожен-
ными и не лишенными высокомерия. Жонглеры перебрасывались горящими фа-
келами, на звенящих от напряжения, натянутых высоко в небе канатах тан-
цевали канатоходцы - их было столько, что, спустившись вниз, они вполне
могли бы основать маленькую деревню. Кто-то в аспидно-черном трико вер-
телся в сети натянутых веревок, похожий одновременно на паука и на муху
(Муха, кстати, не преминул стянуть что-то с лотка и похвастаться Фло-
бастеру - тот долго драл его за ухо, показывая на тут и там мелькавших
в толпе красно-белых стражников).
Потом пришел наш черед.
Первыми вступили в бой марионетки - им-то проще простого показать
усекновение головы, они сыграли какой-то короткий бессмысленный фарс, и
голова слетела с героя, как пробка слетает с бутылки теплого шипучего
вина. Худая, голодного вида девчонка обошла толпу с шапкой - давали ма-
ло. Не понравилось, видать.
Потом рядом заревел медведь; здоровенный громила в ярком, цвета
сырого мяса трико вертел над головой маленького, будто резинового пар-
нишку, и под конец сделал вид, что откручивает ему голову; в нужный
момент парнишка сложился пополам, и мне на мгновение сделалось жутко -
а кто их знает, этих циркачей...
Но парнишка раскланялся, как ни в чем не бывало; медведь, похожий
на старую собаку, с отвращением прошелся на задних лапах, и в протяну-
тую шляпу немедленно посыпались монеты.
Южане уступили нам очередь, махнув Флобастеру рукой: начинайте,
мол.
Ко Дню Премноголикования мы готовили "Игру о храбром Оллале и нес-
частной Розе". Несчастную Розу играла, конечно, не я, а Гезина; ей по-
лагалось произнести большой монолог, обращенный к ее возлюбленному Ол-
лалю, и сразу же вслед за этим оплакать его кончину, потому что на сце-
ну являлся палач в красном балахоне и отрубал герою голову. Пьесу напи-
сал Флобастер, но я никак не решалась спросить его: а за что, собствен-
но, страдает благородный Оллаль?
Оллаля играл Бариан; он тянул в нашей труппе всех героев-любовни-
ков, но это было не совсем его амплуа, он и не молод, к тому же... Фло-
бастер мрачно обещал ему скорый переход на роли благородных отцов - но
кто же, спрашивается, будет из пьесы в пьесу вздыхать о Гезине? Муха -
вот кто настоящий герой-любовник, но ему только пятнадцать, и он Гезине
по плечо...
Я смотрела из-за занавески, как прекрасная Роза, живописно разме-
тав по доскам сцены подол платья и распущенные волосы, жалуется Оллалю
и публике на жестокость свирепой судьбы. Красавица Гезина, пышногрудая
и тонкая, с чистым розовым личиком и голубыми глазками фарфоровой куклы
пользовалась неизменным успехом у публики - между тем все ее актерское
умение колебалось между романтическими вскриками и жалостливым хныкань-
ем. Что ж, а больше и не надо - особенно, если в сцене смерти возлюб-
ленного удается выдавить две-три слезы.
Именно эти две слезы и блестели сейчас у Гезины на ресницах; пуб-
лика притихла.
За кулисами послышались тяжелые шаги палача - Флобастер, облачен-
ный в свой балахон, нарочно топал как можно громче. Благородный Оллаль
положил голову на плаху; палач покрасовался немного, пугая прекрасную
Розу огромным иззубренным топором, потом длинно замахнулся и опустил
свое орудие рядом с головой Бариана.
По замыслу Флобастера плаха была прикрыта шторкой - так, что зри-
тель видел только плечи казнимого и замах палача. Потом кто-нибудь - и
этот кто-нибудь была я - подавал в прорезь занавески отрубленную голо-
ву.
Ах, что это была за голова! Флобастер долго и любовно лепил ее из
папье-маше. Голова была вполне похожа на Бариана, только вся сине-крас-
ная, в потеках крови и с черным обрубком шеи; ужас, а не голова. Когда
палач-Флобастер сдергивал платок с лежащего на подносе предмета, брал
голову за волосы-паклю и показывал зрителю, кое-кто из дам мог и в об-
морок грохнуться. Флобастер очень гордился этой своей придумкой.
Итак, Флобастер взмахнул топором, а я изготовилась подавать ему
поднос с головой несчастного Оллаля; и надо же было случиться так, что
в это самое мгновенье на глаза мне попался реквизит, приготовленный для
фарса о жадной пастушке.
Большой капустный кочан.
Светлое небо, ну зачем я это сделала?!
Будто дернул меня кто-то. Отложив в сторону ужасную голову из
папье-маше, я пристроила кочан на подносе и набросила сверху платок.
Прекрасная Роза рыдала, закрыв лицо руками; видимое зрителю тело Бариа-
на несколько раз дернулось и затихло.
Палач наклонился над плахой - и я увидела протянутую руку Флобас-
тера. Менять что-либо было уже поздно; я подала ему поднос.
Какая это была минута! Меня рвали надвое два одинаково сильных
чувства - страх перед кнутом Флобастера и жажда увидеть то, что случит-
ся сейчас на сцене... Нет, второе чувство было, пожалуй, сильнее. Тре-
пеща, я прильнула к занавеске.
Прекрасная Роза рыдала. Палач продемонстрировал ей поднос, строго
посмотрел на публику... и сдернул платок.
Светлое небо.
Такой тишины эта площадь, пожалуй, не помнила со дня своего осно-
вания. Вслед за тишиной грянул хохот, от которого взвились с флюгеров
стаи ко всему привычных городских голубей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20