Признаюсь, пока наш хозяин перечислял мне все опасности, которым мы подвергаемся во время охоты, я начал находить охоту довольно своеобразным развлечением.
Мы доехали верхом до того места, где начиналась облава; там мы спешились и вошли в лес.
Первой дичью, которую я поднял, была великолепная стая павлинов. Хорошо заметив место, откуда она вылетела, я сделал большой крюк, и мне удалось избежать встречи с тигром, о близости которого мне сообщили эти прекрасные птицы.
Через десять минут послышался выстрел. Господин де Ла Жероньер убил оленя.
Я, в свою очередь, услышал шум откуда-то снизу; поворошив кусты в десяти шагах от себя, я выстрелил наугад. Не могу сказать, что я попал в кабана: это кабан напоролся на мою пулю.
Меня поздравляли с роскошной добычей.
Я убил наповал одинца; кажется, так у вас называют старого кабана? (Я утвердительно кивнул.)
Собакам отдали их часть добычи, остальное взвалили на плечи четыре тагала; а мне предложили продолжать мои подвиги, уверяя, что с первого выстрела я показал себя метким стрелком.
Сударь, ничто не губит человека так, как лесть.
Теперь мне казалось, что, раз я убил кабана, то убью и тигра, и носорога, и слона. Я направился через лес, желая одного: сразиться с любым филиппинским чудищем.
В азарте я не заметил, как понемногу удалился от охоты. Мне сказали, что нам предстоит подниматься в течение двух часов, но через три четверти часа я уже спускался по склону.
Внезапно в тридцати шагах от себя я услышал ужасный рев.
Повернувшись в ту сторону, откуда он раздался, я увидел буйвола.
Ах, что за добыча! Только ружье в моих руках почему-то немного дрожало, я прислонил его к ветке дерева и спустил курок.
Едва я успел это сделать, как увидел два надвигающихся на меня налитых кровью глаза и морду, вспарывающую землю, словно плуг.
Я выстрелил второй раз; но, вместо того чтобы замедлить бег животного, второй выстрел, казалось, подхлестнул его.
Я успел лишь отбросить ружье, схватиться за ветку дерева, под которым стоял, гимнастическим прыжком подтянуться до уровня этой ветки и затем перебраться с нее на верхние.
Но с буйволом далеко не было покончено. Он не мог влезть за мной на дерево, но принялся сторожить его. Первые десять минут я говорил ему: «Давай-давай, приятель, кружись, мне на тебя, в общем, плевать!»
Но в течение следующих десяти минут я заметил, что дело обстояло серьезнее, чем показалось мне на первый взгляд.
Через час я понял по тому спокойствию, с которым буйвол разгуливал вокруг дерева, что он решил быть моим сторожем до тех пор, пока ему не удастся сделаться моим палачом.
Время от времени он поднимал голову, смотрел на меня налитыми кровью глазами, угрожающе ревел, потом принимался щипать растущую вокруг моего дерева траву, как будто хотел сказать мне: «Вот видишь, у меня есть все, что мне нужно: трава, чтобы прокормиться, утренняя и вечерняя роса, чтобы утолить жажду; но ты животное плотоядное и не привык еще питаться листьями, в один прекрасный день тебе придется спуститься, а когда ты спустишься, я затопчу тебя копытами, забодаю рогами; ты у меня проведешь неприятные четверть часа, так и знай!»
К счастью, папаша Олифус не из тех, кто долго раздумывает, когда надо принять решение. Я сказал себе: «Олифус, приятель, чем дольше ты станешь ждать, тем хуже для тебя. Ты дашь твоему буйволу час на то, чтобы убраться отсюда, и, если через час он не уйдет, ну что ж! Тогда посмотрим, что делать».
Я взглянул на часы: было одиннадцать. Я сказал: «Ну, так до полудня!»
Как я и подозревал, буйвол не ушел от дерева и продолжал караулить меня. Время от времени он принюхивался и мычал изо всех сил. Каждые десять минут я смотрел на часы и отпивал глоток из моей фляжки. На пятидесятой минуте я сказал ему: «Берегись, приятель, у тебя осталось всего десять минут; если через десять минут ты не уйдешь один, мы уйдем вместе». Но на пятьдесят девятой минуте он, вместо того чтобы уйти, улегся головой к подножию дерева и, раздувая ноздри, насмешливо поглядывал на меня, словно говорил: «О, мы еще побудем вместе, не беспокойся».
Но я решил по-другому. Как только истекла шестидесятая минута, я проглотил весь оставшийся во фляжке ром, взял в зубы нож и — хоп! — прыгнул вниз, рассчитав так, чтобы упасть в двух футах позади него и схватить его левой рукой за хвост, как, я видел, это делали тореро в Кадисе и Рио-де-Жанейро.
Каким бы проворным ни был буйвол, я ему в этом не уступал; пока он поднимался, я успел вцепиться ему в хвост. Он два или три раза повернулся кругом, а я еще крепче обмотал его хвост вокруг своей руки. Видя, что, до тех пор пока я держу его за хвост, он не сможет достать меня рогами, я стал понемногу успокаиваться, а он, напротив, ревел изо всех сил, и явно от ярости.
«Подожди! Подожди! — сказал я ему. — Ах, ты ревешь от злости, приятель. Что ж! Я заставлю тебя реветь от боли».
И взяв нож, я — раз! — засадил его буйволу в живот.
Похоже, на этот раз я попал в чувствительное место: он встал на дыбы, как лошадь, и так неожиданно рванулся вперед, что едва не оторвал мне руку; но я держался крепко, не отстал, и — вжик! вжик! — бил его ножом. Не пожелаю я вам такой гонки! Видите ли, это продолжалось четверть часа, и за это время я проделал больше двух льё по кустам, болотам, ручьям — с тем же успехом я мог прицепиться к локомотиву. И — вжик! вжик! — я не переставал бить его, приговаривая: «Ах, негодяй! Ах, подлец! Ах, злодей! Ты хочешь мне брюхо распороть; погоди у меня!» Он уже не просто был разъярен, он взбесился, так взбесился, что, добежав до края отвесной скалы, не задумываясь, кинулся вниз; но я видел, куда он бежит, и отпустил его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69