Потом я снова стал пить. Я пил бы до следующего дня, но они сказали мне, что пора двигаться дальше. Мне хотелось заткнуть дыру в коре, чтобы не пропала драгоценная влага, однако мои проводники объяснили мне, что равенала растет по всему Мадагаскару и встречаются целые заросли этих деревьев.
На минуту мне захотелось остаться на Мадагаскаре, в одном из таких лесов.
Назавтра мы были в Тинтинге. Мои проводники не обманули меня: по всему нашему пути росли равеналы, и я продырявливал их.
В Тинтинге я познакомился с одним богатым сингальцем, торговцем жемчугом. Как раз тогда, в марте, начинался сезон добычи и он приехал нанимать ныряльщиков на Зангебарском берегу и среди подданных короля Радамы: они считаются лучшими искателями жемчуга. Узнав во мне европейца, он предложил мне руководить добычей. Мне это место подходило как нельзя лучше. Я предложил ему испытать меня; он согласился. Две недели спустя мы бросили якорь в Коломбо.
Нельзя было терять времени: сезон уже начался. Едва зайдя в порт, мы снова снялись с якоря и поплыли в Кондачи — средоточие торговли острова. Мой сингалец был одним из основных поставщиков жемчуга: у него оказалась целая флотилия. Мы направились к острову Манар, в окрестностях которого и велась добыча.
Наша флотилия состояла из десяти лодок, по двадцать человек в каждой. Из этих двадцати человек десять составляли команду, остальные десять были ныряльщиками.
Эти лодки были особенной формы, длинные и широкие; у них была только одна мачта с одним парусом, и они сидели в воде всего на восемнадцать дюймов.
На одной из таких лодок я был старшиной.
Я заранее предупредил моего сингальца, что совершенно не разбираюсь в этом промысле, на зато я искусный мореход; он и сам вскоре убедился в том, что другие старшины лодок по сравнению со мной ничего не стоят.
Но через три дня я заметил, что наши ныряльщики, если они достаточно ловки, иногда в один день зарабатывали больше, чем я, их начальник, получал за месяц.
Дело в том, что они получают десятую часть того, что выловят: таким образом, если искателю жемчуга повезет и он наткнется на устричную отмель, он может заработать десять, пятнадцать и даже двадцать тысяч франков за сезон, то есть за два месяца; я же за эти два месяца получу всего-навсего пятьсот франков.
Тогда я принялся изучать способ, который они использовали при ловле: в конце концов, не боги горшки обжигают.
Каждый ныряльщик привязывал к ступням или к поясу камень весом около десяти фунтов, чтобы побыстрее уйти в глубину; затем он бросался в воду, держа в одной руке сетку; другой рукой он старался собрать как можно больше раковин. Когда запас воздуха у него в легких кончался, он дергал за веревку, соединявшую его с лодкой, и его поднимали на поверхность. Каждый член экипажа следил за своей веревкой: ныряльщику не приходилось повторять сигнал дважды. Именно поэтому матросов было столько же, сколько и ныряльщиков.
Добыча шла превосходно, и я жалел только об одном — что не нанялся ныряльщиком (в Монникендаме я дольше других мог пробыть под водой, и вы знаете, как мне это пригодилось, когда я искал дорогу подо льдом озера в Ставерене). Единственным моим оправданием была мысль о том, что под водой я мог встретиться с Бюшольд, а этого я боялся смертельно. Сами понимаете, ничего хорошего из такой встречи выйти не могло: мне было бы при этом уже не до раковин. Я предпочел бы остаться на всю жизнь старшиной лодки и получать двести пятьдесят фунтов в месяц.
Впрочем, была еще одна вещь, которой стоило опасаться: акулы так хорошо знали сроки добычи жемчуга, словно у них был календарь. Просто невероятно, какое количество этих рыб кружит в Манарском заливе в течение сезона. Редкий день проходил без какого-нибудь несчастья. Но, должен признаться, одни акулы не удержали бы меня от того, чтобы стать ныряльщиком: это могла сделать только Бюшольд.
Среди наших ныряльщиков была одна великолепная пара африканцев — отец и сын. Мой сингалец получил этих негров от самого имама Маската. Мальчику было пятнадцать лет, отцу — тридцать пять. Они были самыми ловкими и самыми отважными искателями жемчуга. За десять или двенадцать дней, прошедших с начала сезона, они собрали почти столько же раковин, сколько остальные восемь ныряльщиков. Я подружился с маленьким черномазым и всегда следил за ним, когда он был в воде; вынырнув, он складывал свою добычу у моих ног, чтобы я стерег ее. Мальчика звали Авель.
Однажды он нырнул как обычно. Он, знаете ли, всегда оставался под водой от пятнадцати до двадцати секунд — это огромный срок. Но на этот раз, против обыкновения, он почти сразу дернул веревку. И что бы вы думали?! Человек, который должен был вытащить его, был занят чем-то другим: он считал, что бедняжка-негритенок только что прыгнул в воду. Когда я закричал: «Поднимай его, дурак! Поднимай! Ты же видишь, там что-то случилось! Тащи!» — было, черт возьми, уже поздно. Я увидел на поверхности воды все расширяющееся пятно, а потом в середине этой лужи крови всплыл мальчик: он отчаянно барахтался, и нога была отрезана у него выше колена.
В ту же минуту показался отец. Когда он увидел лицо сына и красную от крови воду, он не заплакал, не закричал, только его лицо из черного стало пепельным. Он поднялся в лодку вместе с несчастным Авелем, положил его на мои колени, взял большой нож, перерезал веревку, которой сам был привязан к лодке и, как раз в ту минуту как акула показалась на поверхности воды, прыгнул в море.
«Смотрите, смотрите! — сказал я остальным. — Я знаю этого человека, сейчас мы увидим нечто удивительное!»
Едва я договорил, как — трах!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69