Сама Мину не видела ничего дурного в том, чтобы забрать вещи покойника, они ведь ему больше не нужны, но римляне это осуждали.
Юлия схватила небольшой смятый обрывок папирусной бумаги, на котором было написано по-гречески: «Возлюбленная моя Юлия, тебе нельзя быть женой Секста, лучше уйти служительницей в храм Гестии, чем вступить в этот брак…». И все. Было видно, что кто-то согнул лист бумаги, и оторвал нижнюю часть таким образом, чтобы осталась только первая фраза.
— Мину, ты кого-нибудь здесь видела? — Юлия не сомневалась в том, кто оторвал кусок папируса, но все еще надеялась, что это неправда.
— Нет, госпожа, я никого не видела.
Юлия огляделась вокруг, запах сандала… Откуда? Она поднесла к носу записку. Теперь никаких сомнений! Сандаловое масло-то самое, которым мать умащивает ладони.
— Это она…
Девушка почувствовала, как у нее подкашиваются ноги и леденеют руки. Она села прямо на каменный пол, рядом с постелью Лито. Ужас, охвативший Юлию, невозможно описать. До сих пор ей казалось, что мать ничего не сможет сделать, чтобы воспрепятствовать ее браку с Септимусом, но теперь! Стало понятно, что Клодия Прима не смирится. Она убила Лито. Но зачем было убивать гречанку, воспитательницу Юлии, которая была против союза с Секстом, также как и Клодия? Все эти мысли вихрем пронеслись в голове несчастной дочери Квинта. Но как ни странно, теперь ей хотелось во что бы то ни стало, и как можно скорее стать женой Септимуса. Назло матери! Она попросит мужа, чтобы тот провел с ней первую брачную ночь в доме Квинта. Так она отомстит за Лито и все усилия Клодии окажутся тщетными. Юлия никогда не простит мать.
— Я хочу пойти в храм Гестии, — тихо, но твердо сказала Юлия Мину. — Пойди и скажи, чтобы мне приготовили носилки. Затем сообщи моему отцу, что я отправилась в храм, чтобы узнать, благословят ли боги мой брак. Иди!
Мину испуганно кивнула и побежала исполнять приказание.
Оставшись одна, Юлия дала волю слезам. Она упала на постель гречанки и рыдала, сжимая мягкое покрывало, сохранившее еще запах Лито. Девушка восхищалась своей воспитательницей, как никем больше. Несмотря на свой возраст, гречанка сохранила красоту и обрела какую-то особенную царственную величавость. Невозможно было оторвать взгляд, когда Лито, в белой тунике, шла через сад, держа в руках лиру. Черные волосы, среди которых не было ни единого седого, были уложены на голове рабыни по-гречески, то есть в высокую строгую прическу, без того огромного количества локонов и завитков, которые предполагает римская мода. Из-за огромных черных глаз, тонкого носа с небольшой горбинкой и четко очерченных губ, тонких, но идеальной формы — Квинт прозвал гречанку Медеей, так она была похожа на легендарную царицу Колхиды. Все вокруг замолкали, чувствуя восторженный трепет, когда Лито брала в руки лиру, или арфу и божественно пела, искусно аккомпанируя себе. Руки гречанки многократно привлекали к себе внимание скульпторов, бывавших в доме Квинта. Длинные узкие ладони, тонкие запястья, бархатистая кожа — все это заставляло сердца замирать от странного, необъяснимого ощущения — присутствия красоты. Юлия обожала свою воспитательницу. Она хотела бы отдать ей все свои украшения, самые красивые наряды, все свое время, но Лито ничего этого не было нужно. Она занималась воспитанием маленькой хозяйки с таким удовольствием и усердием, что можно было бы предположить, что Юлия — родная дочь гречанки. Квинт многократно предлагал Лито свободу, но гречанка каждый раз отказывалась, отвечая, что хотела бы навсегда остаться в этом доме и заботится о Юлии. В последнее время, после того как Септимус Секст сделал семье Квинтов официальное предложение, Лито была очень грустна. Ей не хотелось расставаться с воспитанницей, но в тайне, гречанка надеялась, что ее передадут в дом Секстов, вместе со всем остальным личным имуществом Юлии. Может быть, именно поэтому рабыня и не хотела свободы. Столь велика была ее любовь к девушке.
— Ну что ж, коль скоро мы остались одни, благородный Квинт, может быть, подпишем условия брачного договора между нашими семьями? — Секст внешне был спокоен, но, судя по странному блеску в его глазах, Квинт понял, что Септимус злится.
— Я не вижу к этому препятствий, — сухо согласился сенатор.
Поведение Клодии только укрепило его решимость выдать дочь замуж. Он не позволит, чтобы капризы жены, которая давным-давно холоднее льда по отношению к мужу, испортили жизнь Юлии. Она ведь влюблена в Септимуса. Он богат, красив, честолюбие обеспечит ему удачную политическую карьеру. Да… Пожалуй, нельзя найти для дочери лучшего мужа. И все же на сердце у Квинта было очень тяжело. Он не видел в глазах Септимуса нежности, заботы и ласки. Да, Секста, безусловно волнует Юлия, но… Квинт хотел бы, чтобы Септимус любил свою будущую жену с безрассудной, слепой силой, как и ее отец. Чтобы Юлия для Секста была дороже жизни, точно так же, как и для самого Квинта. Он успокаивал себя рассуждениями о том, что Септимус и не должен становиться Юлии вторым отцом. Ведь сам Квинт будет всегда рядом, и в случае необходимости, если его дочери будет плохо, потребует от семьи Секстов объяснений, а по законам Республики может требовать и расторжения брака. Это обстоятельство успокаивало Квинта.
— Тогда прикажи подать все необходимое, чтобы мы могли подписаться и поставить свои печати под свитком, — Септимус отпил вина из своего бокала. Ему хотелось поскорее покинуть дом Квинта. Секст даже не хотел увидеть Юлию. Судя по выражению ее лица, когда невеста появилась в зале, она слишком сильно огорчена смертью своей рабыни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59