ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Затем он как-то растворился, расползся в желтом дыму и исчез. Руши вышел из-за ширмы и поклонился гостям. Раздались жидкие хлопки: избалованная публика жаждала более душещипательных зрелищ. Но их Руши устраивал в другом месте и для особо посвященных, обходясь без своего помощника де Монбара.
— А что, этот де Пейн — который едет сюда — так ли он хорош и неприступен, как о нем рассказывают? — спросила супруга Клода Лотарингского с любопытством.
— Гуго де Пейн — один из лучших воинов Франции, — ответил граф Шампанский. — И я рад, что мы скоро увидим его.
— Но сердце его свободно, — добавила с улыбкой его жена.
— Да нет же! — возразила Беатриса, графиня де Редэ. — Он хранит верность своей возлюбленной, которая, кажется, умерла.
— Не умерла, а попросту убежала с другим, — заспорил с ней ее муж. — Кто-то увел ее прямо из под венца, лет десять назад.
— Ловко! — воскликнул восемнадцатилетний, вспыльчивый Фульк Анжуйский. — С этим де Пейном я поступил бы точно так же. Мне он не нравится.
— Я бы на вашем месте поостерегся, — мягко укорил его граф Шампанский. — Это небезопасно. А невеста Гуго де Пейна, графиня де Монморанси, исчезла во время морского путешествия. Корабль, на котором она плыла, натолкнулся на рифы и затонул.
— Или был захвачен пиратами, — добавил старый граф Рене Анжуйский.
— Любопытно, — задумчиво произнесла византийская принцесса. — Возможно ли заковать себя в лед одиночества и не видеть цвета жизни вокруг себя? И все из-за юношеских грез? И думать о мертвой, как о живой?
— Именно так, госпожа. Любовь — это и вера, и надежда, — ответил молчавший до сих пор граф Зегенгейм. Сам испытавший подобное, он понимал чувство де Пейна. Анна Комнин взглянула на него с легкой улыбкой.
— А есть ли она — любовь? — спросила принцесса.
Очнувшийся при этих словах дряхлеющий герцог Гильом Аквитанский продекламировал:
— Юность никнет, чахнет, тает,
А любовь налог взимает
С тех, кто в плен к ней попадает…
Знаю я любви повадки:
Здесь — радушье, там — загадки,
Здесь — лобзанье, там — припадки… Разумей!
— Браво! — хлопнула в ладоши Мария Шампанская. Все знали, что последние годы герцог разговаривает только стихами собственного сочинения. Ободренный старик вновь впал в дрему.
— И все же, любовь, — продолжила принцесса Анна. — Не зло ли это, раз она толкает людей на разные глупости? Жаль, что на сей вопрос не может ответить наш безвременно скончавшийся гомункул. Но, может быть, его хозяин даст необходимые разъяснения?
Симон Руши молча поклонился и выступил вперед.
— Восточная мудрость гласит: любовь начинается с созерцания, — произнес он. — Потом является задумчивость вместе с игрой воображения, затем бессонница, отощание, нечистоплотность, отупение, потеря стыда, сумасшествие, обмороки и смерть. Эти десять стадий проходят люди.
— Бред! — с отвращением проговорил Зегенгейм.
— Как угодно, — пожал плечами Руши. — Каждый видит то, что хочет видеть. Но не каждому дано разглядеть невидимое.
Не слишком-то я доверяю колдунам, — с вызовом сказал граф, демонстративно отвернувшись от Руши.
— Напрасно, — произнес в ответ каббалист. — Я, например, знаю, что через год мы встретимся в Палестине.
— И каким же ветром меня туда занесет? — полюбопытствовал Зегенгейм.
— Ветром перемен, который уже близок отсюда, — туманно ответил Руши. Граф Шампанский, видя, что дамы начинают скучать, поднялся с кресла.
— Однако, столы в зале уже накрыты и многочисленные гости ждут нас, — произнес он, подавая супруге руку. — Сегодня нас порадуют лучшие труверы, но мы надеемся, что победу в этом песенном состязании одержит наш несравненный герцог.
Стиху красот не занимать,
Все складно в нем до мелочей.
Его запомни, но не смей
Слова калечить и ломать,
пробормотал разбуженный Гильом Аквитанский, поддерживаемый двумя дамами. Гости стали подниматься и выходить из чародейской комнаты. Ренэ Алансон, сопровождавший принцессу Анну в ее поездке, подошел к ней, но она, улыбнувшись, предпочла стоявшего рядом графа Зегенгейма, протянув ему руку. Последним ушел неприметный Андре де Монбар. В опустевшей комнате остался лишь один человек — историограф иерусалимского короля Фуше Шартрский. Он достал из складок своего платья стило и бумагу, положил их на столик и начал записывать все, что видел. Это было не только его обязанностью, но и любимым делом всей жизни, — сохранить и донести до потомства аромат своего времени.
2
В огромном, ярко освещенном зале, за расставленными подковообразно столами сидело не менее трехсот человек. Музыканты без устали наигрывали на своих инструментах, прерывая несмолкаемый лай собак, которых слуги безуспешно пытались отогнать от своих хозяев и запереть где-нибудь в коридоре. Пажи, шталмейстеры и форшнейдеры сновали по залу с громадными блюдами, на которых лежали целые горы мяса, дичи, рыбы, зелени, фруктов, хлеба; кравчие волокли за собой кувшины и бурдюки с отменным вином, поскальзываясь на липком, усеянном кожурой и костьми полу. Шуты со своими трещотками и бубенцами проползали под столами и выскакивали из под них, пугая дам; акробаты крутили в воздухе сальто и глотали горящие факелы. То и дело выступал кто-нибудь из труверов, и тогда наступало относительное затишье, которое заканчивалось взрывом сотен голосов, обсуждавших его недостатки или достоинства. Кто-то из рыцарей пытался провести в зал своего верного коня, но его вытолкали вон. Герольды периодически объявляли о вновь прибывших гостях, стараясь прорваться сквозь шум, напоминающий рев прибоя:
— …Граф Жуаез и барон Сен-Люк!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223
— А что, этот де Пейн — который едет сюда — так ли он хорош и неприступен, как о нем рассказывают? — спросила супруга Клода Лотарингского с любопытством.
— Гуго де Пейн — один из лучших воинов Франции, — ответил граф Шампанский. — И я рад, что мы скоро увидим его.
— Но сердце его свободно, — добавила с улыбкой его жена.
— Да нет же! — возразила Беатриса, графиня де Редэ. — Он хранит верность своей возлюбленной, которая, кажется, умерла.
— Не умерла, а попросту убежала с другим, — заспорил с ней ее муж. — Кто-то увел ее прямо из под венца, лет десять назад.
— Ловко! — воскликнул восемнадцатилетний, вспыльчивый Фульк Анжуйский. — С этим де Пейном я поступил бы точно так же. Мне он не нравится.
— Я бы на вашем месте поостерегся, — мягко укорил его граф Шампанский. — Это небезопасно. А невеста Гуго де Пейна, графиня де Монморанси, исчезла во время морского путешествия. Корабль, на котором она плыла, натолкнулся на рифы и затонул.
— Или был захвачен пиратами, — добавил старый граф Рене Анжуйский.
— Любопытно, — задумчиво произнесла византийская принцесса. — Возможно ли заковать себя в лед одиночества и не видеть цвета жизни вокруг себя? И все из-за юношеских грез? И думать о мертвой, как о живой?
— Именно так, госпожа. Любовь — это и вера, и надежда, — ответил молчавший до сих пор граф Зегенгейм. Сам испытавший подобное, он понимал чувство де Пейна. Анна Комнин взглянула на него с легкой улыбкой.
— А есть ли она — любовь? — спросила принцесса.
Очнувшийся при этих словах дряхлеющий герцог Гильом Аквитанский продекламировал:
— Юность никнет, чахнет, тает,
А любовь налог взимает
С тех, кто в плен к ней попадает…
Знаю я любви повадки:
Здесь — радушье, там — загадки,
Здесь — лобзанье, там — припадки… Разумей!
— Браво! — хлопнула в ладоши Мария Шампанская. Все знали, что последние годы герцог разговаривает только стихами собственного сочинения. Ободренный старик вновь впал в дрему.
— И все же, любовь, — продолжила принцесса Анна. — Не зло ли это, раз она толкает людей на разные глупости? Жаль, что на сей вопрос не может ответить наш безвременно скончавшийся гомункул. Но, может быть, его хозяин даст необходимые разъяснения?
Симон Руши молча поклонился и выступил вперед.
— Восточная мудрость гласит: любовь начинается с созерцания, — произнес он. — Потом является задумчивость вместе с игрой воображения, затем бессонница, отощание, нечистоплотность, отупение, потеря стыда, сумасшествие, обмороки и смерть. Эти десять стадий проходят люди.
— Бред! — с отвращением проговорил Зегенгейм.
— Как угодно, — пожал плечами Руши. — Каждый видит то, что хочет видеть. Но не каждому дано разглядеть невидимое.
Не слишком-то я доверяю колдунам, — с вызовом сказал граф, демонстративно отвернувшись от Руши.
— Напрасно, — произнес в ответ каббалист. — Я, например, знаю, что через год мы встретимся в Палестине.
— И каким же ветром меня туда занесет? — полюбопытствовал Зегенгейм.
— Ветром перемен, который уже близок отсюда, — туманно ответил Руши. Граф Шампанский, видя, что дамы начинают скучать, поднялся с кресла.
— Однако, столы в зале уже накрыты и многочисленные гости ждут нас, — произнес он, подавая супруге руку. — Сегодня нас порадуют лучшие труверы, но мы надеемся, что победу в этом песенном состязании одержит наш несравненный герцог.
Стиху красот не занимать,
Все складно в нем до мелочей.
Его запомни, но не смей
Слова калечить и ломать,
пробормотал разбуженный Гильом Аквитанский, поддерживаемый двумя дамами. Гости стали подниматься и выходить из чародейской комнаты. Ренэ Алансон, сопровождавший принцессу Анну в ее поездке, подошел к ней, но она, улыбнувшись, предпочла стоявшего рядом графа Зегенгейма, протянув ему руку. Последним ушел неприметный Андре де Монбар. В опустевшей комнате остался лишь один человек — историограф иерусалимского короля Фуше Шартрский. Он достал из складок своего платья стило и бумагу, положил их на столик и начал записывать все, что видел. Это было не только его обязанностью, но и любимым делом всей жизни, — сохранить и донести до потомства аромат своего времени.
2
В огромном, ярко освещенном зале, за расставленными подковообразно столами сидело не менее трехсот человек. Музыканты без устали наигрывали на своих инструментах, прерывая несмолкаемый лай собак, которых слуги безуспешно пытались отогнать от своих хозяев и запереть где-нибудь в коридоре. Пажи, шталмейстеры и форшнейдеры сновали по залу с громадными блюдами, на которых лежали целые горы мяса, дичи, рыбы, зелени, фруктов, хлеба; кравчие волокли за собой кувшины и бурдюки с отменным вином, поскальзываясь на липком, усеянном кожурой и костьми полу. Шуты со своими трещотками и бубенцами проползали под столами и выскакивали из под них, пугая дам; акробаты крутили в воздухе сальто и глотали горящие факелы. То и дело выступал кто-нибудь из труверов, и тогда наступало относительное затишье, которое заканчивалось взрывом сотен голосов, обсуждавших его недостатки или достоинства. Кто-то из рыцарей пытался провести в зал своего верного коня, но его вытолкали вон. Герольды периодически объявляли о вновь прибывших гостях, стараясь прорваться сквозь шум, напоминающий рев прибоя:
— …Граф Жуаез и барон Сен-Люк!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223