Тем не менее его внешний вид вызывает восхищение.
— Это пустяки, я уверен, что наш друг Брунеллески с удовольствием ознакомит вас со своим шедевром.
Архитектор любезно подтвердил:
— Разумеется. Назначайте день, отец мой.
— Концепция купола является нововведением, — добавил Альберти. — Невозможно было бы достигнуть подобного совершенства, не порвав с традициями и не почерпнув новую созидательную силу из источников античности. Это сближение геометрического пространства есть настоящий гимн славе наших греческих и римских предков. Величественный купол накроет своей вечной тенью все народы Тосканы!
Брунеллески в ответ на комплимент только поморгал:
— Нововведение или нет, достоверно одно: мой купол, как кажется, оскорбляет дух меньше, нежели двери баптистерия. Никто мне еще не угрожал, не пытался убить.
— Меня тоже, — вмешался Фра Анджелико улыбаясь. — Однако я художник и, как и отец де Куза, являюсь также священником.
— Конечно, — кивнул Козимо, — но вы не старались примирить Восток и Запад. Вы не признаете открыто, что нужно бы интересоваться Кораном, чтобы лучше понять ислам и приблизиться к нему. Вы не выдвигаете волнующих гипотез, связанных с движениями светил. От демонов вас, возможно, защищают ваши великодушие и щедрость.
Художник скромно потупился. Хозяин не ошибался. С тех пор как он работал самостоятельно, все доходы от картин он отдавал доминиканской общине.
Лоренцо тревожно спросил его:
— Ты и впрямь считаешь, что причиной покушения является моя работа?
— Кто знает? — заметил Фра Анджелико. — Смерть, может быть, ревнует к твоему таланту.
— Ну уж никак не смерть, — иронично произнес Брунеллески, — скорее уж наши фламандские собратья! Достаточно посмотреть, на их хмурые лица, когда они высаживаются у нас. Ревность их гложет.
— Абсурд! — возразил Альберти. — Они ценят наши работы и согласны с нашим новым взглядом на искусство. Я слышал, что один из их художников, самый известный, очень хорошо отзывается о моем трактате о живописи. У него даже есть один экземпляр.
— О ком речь? — поинтересовался Козимо.
— О Ван Эйке. Яне Ван Эйке.
— Ван Эйк? — вскрикнул Донателло. — Какое совпадение! Мне только что сообщили о его смерти.
Горестный огонек мелькнул в глазах Альберти.
— Очень жаль. Мне так хотелось с ним познакомиться. К тому же было бы очень интересно изучить его метод письма. Когда я был в Неаполе, мне предоставился удобный случай повосхищаться одним из его полотен. Могу вас заверить, что это творение поражает со всех сторон. В самой теме, портрете герцога Бургундского, нет ничего не обычного; зато живость тонов, прозрачность лессировки, богатство нюансов — уникальны. Я со всем смирением признаю, что никогда не видел подобных новшеств. Более того, чувствовалась смелость в построении ансамбля. Совершенно очевидно, что фламандец избавился от назойливого скопища ненужных деталей и тяжелой выразительности невыносимого готизма, предпочтя им реализм и достоверность, добиться которых пытаемся мы сами.
— В таком случае, — провозгласил Козимо, — я предлагаю поднять бокалы за почившего гения. За Ван Эйка!
— За Ван Эйка!
Брюгге, тем же вечером
Ян засунул в свою котомку звезду из венецианского стекла и завязал ее. Убедившись, что кошелек с флоринами хорошо прикреплен к поясу, он окинул взглядом мансарду, в которой прожил больше шести лет, и направился к двери. Итак, жребий брошен. Ян еще не знал, какую дорогу выберет, но его мечта осуществилась: он отправится в Венецию. Он не будет расти в этих стенах, в этой семье без Ван Эйка. А там, даже один, будет счастлив, потому что там есть солнце.
Ян обернулся в последний раз посмотреть на приютивший его дом, и ему показалось, что он различил силуэт толстушки Кателины, стоявшей на пороге. О Боже! Как ему будет не хватать ее. Ее уже не хватало! Он потерял Ван Эйка; он терял Кателину. Ян, конечно, подумывал сказать ей о своем решении, но очень быстро отказался от такого шага: Кателина никогда бы его не одобрила. Чтобы удержать его, она могла бы поставить в известность Маргарет. Кто знает?
Защемило сердце; Ян отвернулся и почти бегом углубился в темноту улицы Нёв-Сен-Жилль. У дозорной башни раздавался стрекот трещотки ночного сторожа. Тяжелое небо стало покрываться розовыми волокнами; скоро начнет светать. У Яна было три плана: дождаться возвращения сентябрьских галер — это почти месяц — и уплыть на одной из них в Серениссиму; отправиться в Слейс в надежде найти там судно, отходящее в Италию, или — что не очень привлекало его — уйти туда наземными дорогами. Но сколько же лье надо пройти? Этого Ян не знал. Сколько незнакомых стран пришлось бы пересечь? Нет, такое решение было ему не по силам. Но останься он в Брюгге, есть вероятность того, что Маргарет пустит по его следу агентов. Им не составит труда найти Яна, и волей-неволей они вернут его домой. Нет. Все хорошо взвесив, лучше уж отправиться в порт, моля небо, чтобы нашелся корабль, который доставит его к месту назначения. Отбросив колебания, Ян вскинул на плечо котомку и направился к Гентским воротам.
Когда он подходил к Слейсу, солнце уже поднималось над морем. Матросы суетились на палубах судов, стоящих у причала. Ян всматривался в флажки, развевавшиеся на верхушках мачт: Уинчелси, Ярмут, Фавершам, Стралзунд. Нигде он не углядел тот, на который надеялся, хорошо узнаваемый среди других: со львом святого Марка. И все же должно быть среди этих судов одно, отплывающее к югу. Не важно, в какой южный порт. Положив котомку на землю, Ян ждал.
Прошло более часа, прежде чем провидение соизволило явить себя, к сожалению — краешком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80