К Богу. Оттуда, сверху, они видят, как нам их не хватает, чувствуют нашу непереносимую боль, они вернулись бы, чтобы утешить нас. А потом вознеслись бы обратно».
Отец… По крайней мере Ян успел сказать ему это слово. Отец…
Он собрал все свои силы, чтобы сосредоточиться на том моменте, когда в церкви Сен-Жан, у ступенек алтаря, мэтр сжал его лицо ладонями, а потом крепко обнял его. Ян так упорно думал об этом, что почувствовал запах камзола Ван Эйка. Так, прижавшись к отцу, он наконец-то уснул.
* * *
На следующий день ярмарка разыгралась вовсю, и Брюгге приобрел праздничный вид. Вероятно, поэтому никто не обратил внимания на похоронный кортеж, пробиравшийся по улочкам до церкви Сен-Донатьен. Да и нечем было возбуждать любопытство прохожих. Катафалка не было, только несколько мужчин в черном несли гроб, накрытый сиреневым сукном, за ними следовали немногочисленные члены семьи и несколько знакомых. В первом ряду шли вдова покойного, два ее малолетних сына и Ламбер, младший брат Ван Эйка, прибывший из Лилля. Чуть подальше — Рожье, Ян и Кателина, рядом с ними — Робер и Петрус. Встретив кортеж, некоторые шептали: «Ван Эйк, Ван Эйк…» И это было все.
Церемония была короткой. Кюре церкви Сен-Донатьен больше говорил о привилегированных связях великого художника с графом Фландрии, герцогом Бургундским, маркграфом Святой Римской империи, великим герцогом Западной Европы. По окончании службы все направились к монастырю, около которого была выкопана могила. После последнего благословения в нее с почтением, полагающимся всем умершим, опустили гроб.
Последним воспоминанием от этого дня были глухое постукивание комков земли, кидаемой на крышку гроба, неясно различимая фигура Тилля Идельсбада, наблюдавшего за сценой, небрежно прислонившись к дереву, и особенно явственный голос мэтра, шептавшего Яну на ухо: «Я сделаю из тебя самого великого…»
ГЛАВА 10
Никогда он не будет самым великим художником. С поникшими плечами Ян продолжал идти прямо вдоль Бурга, почерневшего от множества людей. Они прибыли из Оостерлингена, Колони, Гамбурга, Стокгольма, Бремена, Лондона, Ирландии и Шотландии, Италии и Испании. Некоторые прошли большим Восточным путем, земными дорогами от Любека до Гамбурга, прежде чем спуститься по Эльбе и влиться в Зюйдерзее. Другие приплыли морем из портов Генуи, Венеции или Данцига.
Взору невозможно было охватить этот людской прибой, который уже восьмой день заливал набережные и площади. Большой суконный рынок гудел от тысяч голосов, а в ратуше Ван дер Берзе, «бирже», проходили аукционы.
Торговцы были одни и те же; в зависимости от сезона их можно было встретить на других ярмарках — в Шампани, Ипре или Станфорде. Они не действовали в одиночку, каждый принадлежал либо к могущественной Ганзе Брюгге, либо к менее престижной Тевтонской Ганзе. Не было пощады тому, кто пытался обмануть одного из своих коллег: компаньоны объявляли ему бойкот, препятствовали совершению мельчайших сделок с обманщиком, и тот оказывался в полнейшей изоляции. Он как бы не существовал на земле.
Ян прокладывал себе дорогу через толпу, равнодушно посматривал на лавки и мастерские ремесленников. Он смотрел, но не видел. И все же тут было чем пробудить любопытство даже у самых искушенных: апельсины и гранаты, маслины, лимоны, шафран, коринфский виноград, камедь, ревень соседствовали с золотой пудрой из Гвинеи, индиго и амброй. Для Яна вся эта головокружительная мешанина не шла ни в какое сравнение с гримасничающими обезьянами, насмешливыми попугаями, медведями-увальнями, со всем диковинным зверьем, привозимым португальцами и испанцами из таких далеких стран, что оттуда иногда не могли выбраться суда, заблудившиеся в безбрежных океанах. Как бы то ни было, сегодня образ Ван Эйка затмевал все остальное. Именно художника искал он в толпе. Уже неделю прожил Ян, томясь в невыносимой атмосфере. Что же ему делать?
На следующий день после похорон Робер Кампен очень любезно предложил ему поехать с ним в Турне, чтобы продолжить там обучение. Ян отклонил предложение. И вновь встал сотню раз задаваемый вопрос, жгучий, как никогда: действительно ли он хотел быть художником? Ян восхищался работами Ван Эйка, любил наблюдать за медленным продвижением руки по холсту, за созреванием теней и красок, но в глубине души не испытывал неодолимого желания создавать. Ему незнакомо было загадочное вдохновение, неотразимо толкавшее художника на преодоление себя, которое, как утверждал Ван Эйк, он сам познал еще в раннем детстве. Короче говоря, ничто не возбуждало Яна так, как корабли и город его мечты Серениссима.
Погрузившись в размышления, он не заметил, как очутился недалеко от больницы Сен-Жан. Он рассеянно взглянул на строгий фасад с отверстиями окон и собрался свернуть к Рею. Не в эту ли больницу привезли друга Петруса, Лоренса Костера, чуть не погибшего во время пожара?
Но там… у ступеней — знакомая долговязая фигура с русыми волосами и тот гигант с матовой кожей. Петрус Кристус и Идельсбад! Оба казались увлеченными очень интересной беседой. Что делает художник в Брюгге? Ведь после похорон он заявил всем, что возвращается в Байель…
«И на этот раз — человек из нашего братства…» Вновь вспомнилась фраза, произнесенная художником, а также умолчание и загадочное поведение Ван Эйка незадолго до смерти.
« — Ты получал угрозы?
— Нет. Похоже, эти преступления связаны с Италией». И особенно странный ответ: «Помни о часослове». Что бы это значило?
Сегодня Ян был слишком подавлен, чтобы углубляться в эти тайны. Он повернул к реке и через полчаса вышел к берегу озера Амур.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80