И как бы вы ни открещивались от нас с Джураевым, все равно получается: ваши враги – наши враги. Новое время рождает новые преступления. Возле вашего банка завязывается новый вид преступности, о котором мы ничего не знаем, но догадываемся, он уже дал о себе знать, и нам лучше сотрудничать. Поверьте, вам одному с этим не справиться. Извините, я не так выразился. Не сотрудничать, я на это не рассчитываю. Вы должны поставить меня в известность сразу, если произойдет нечто серьезное, как, например, с Гвидо Лежавой. Пока вы были в Германии, у нас резко изменилась ситуа­ция. Вы вернулись в другую страну, как выразился один высоко­поставленный оборотень. У вас могут появиться, враги не только среди уголовников. Держите ухо востро. Ваш банк слишком лакомый кусок для многих влиятельных кланов, вы ведь знаете, у нас любят прибрать к рукам готовенькое.
В прошлый раз, на дороге, я передал вам визитку, где все мои телефоны: служебный и домашний. Но если вас не устроит такой вид связи, запомните – моего шофера зовут Нортухта, он мой человек, проверен, я его предупрежу. Найдите его, он организует встречу хоть среди ночи, если этого потребуют обстоятельства. Запомните – парня зовут Нортухта… – И про­курор шагнул в провал двери.
После ухода прокурора Камалова Шубарин долго расхаживал по просторному кабинету, не отвечая на телефонные звонки. «Не догадался ли Ферганец, что это я в свое время направил ему подробное письмо о злоупотреблениях в банках, о дикой коррупции чиновников, о тотальном разграблении страны совместными предприятиями и лжекооперативами, о том, кто и как обналичивает миллионы, усугубляя инфляцию и приближая крах экономики, – задумался он сразу и тут же ответил себе: – Нет, не догадался. Знай об этом прокурор, наверное, и разговору шел бы по-иному». Ведь после того письма многие загремели по этапу и в Москве, и в Ташкенте, в ту пору прокуратура еще имела силу и распорядилась фактами с толком и оперативно, а наколки Шубарин дал верные. Он и тогда, зная цену своему сообщению, знал, какие будут последствия. Да и сегодня не жалел, хотя помнил, что писал: «Отступничество и ренегатство в нашей среде карается особо сурово, и плата одна – жизнь».
Запоздало он понимал, что ни его письмо, ни десятки подобных, которые наверняка были, ни сотни людей, похожих на Камалова, не могли ни спасти страну, ни остановить круглосуточный, из месяца в месяц, из года в год, ежесекундный грабеж отечества, вывоз всего и вся. И он удивлялся и «левой» и «правой» прессе, и либералам, и новоявленным «демократам», и коммунистам, не задавшим Горбачеву всего один вопрос: «Ренегат Миша, когда ты пришел к власти, страна имела золотой запас в 350 тонн и все годы твоего правления не снижала ежегодной добычи в 40 тонн. В конце твоего правления оказалось всего 20-30 тонн золота. Ответь, куда оно девалось? Ведь мы с тобой не жили и дня счастливо и сыто». Можно, конечно, добавить еще один вопрос: «Все пять лет твоего правления день и ночь по газопроводам и нефтепроводам на Запад шел газ и текла нефть. Эшелонами туда же, опять же день и ночь, шли лес, руда, металл. Мы не пропустили ни одного пушного аукциона, вывезли миллионы редчайших шкурок. Где деньги за все это? Или товары – ведь прежде, во времена Брежнева, каждая советская женщина могла позволить себе и французские сапоги, и французские духи, а ныне это доступно лишь первой леди страны и ее подружкам, ну еще и прости­туткам».
Вот такие ясные и понятные для народа вопросы стоило бы задать Горбачеву и его дружкам. Но на Горбачеве останавли­ваться не хотелось. Однако сегодня о чем ни думай, что ни делай, – все упирается в его труды, их конечный результат – не объехать, не обойти… И это надолго, на десятки лет. Шуба­рин, как предприниматель, как банкир, понимал это лучше других. Однако хорошо, подумал Японец, что они с Камаловым одинаково думают о Горбачеве, ведь только что прокурор ска­зал: «Один высокопоставленный оборотень». А он, наверное, знает, что говорит, ведь, считай, всю жизнь охотился за оборот­нями в мундирах.
«Нет, он не предполагает за мной такого греха, – продолжал рассуждать Шубарин о давнем своем письме в прокуратуру, – иначе бы мог действовать прямолинейнее». Например, мог бы потребовать сдать Миршаба и Сенатора с потрохами. Догадыва­ется прокурор, что он знает про них такое, о чем не ведал даже Парсегян, главный свидетель обвинения.
– Знает – не знает, – продолжал рассуждать порою вслух хозяин просторного кабинета, – а мне не легче. Обложили со всех сторон – и уголовники, и бывшие коммунисты, а теперь и прокурор сел на хвост. Чувствует или знает, что вокруг банка сгущаются тучи…
Теперь, после его неожиданного визита, следовало опреде­литься и с Сенатором, а значит, и с Миршабом, не зря их еще в студенчестве называли «сиамские близнецы». Действительно, как попали научные работы убитого прокурора Азларханова к Сенатору? В том, что пресловутая докторская и работы Азларханова идентичны, Шубарин не сомневался. Но вдруг ему захотелось взглянуть и на вердикт Ферганца, и на ранние работы своего бывшего юрисконсульта Азларханова, все-таки востребованные обществом, и он вернулся к журнальному сто­лику. Первая, взятая наугад папка оказалась докторской дис­сертацией Сенатора, но он отложил ее, не открыв, с ней он уже давно ознакомился так же внимательно, как Ферганец, но про­курору он о своих изысканиях ничего не сказал. Взяв вторую папку, он вернулся за стол и просидел, не отрываясь от бумаг, больше часа. Читая заключение, он то и дело возвращался к статьям, докладным, выступлениям, на которые ссылался Ферганец, и удивлялся глубине мыслей, проницательности, предвидению своего друга прокурора Азларханова – как све­жо, современно звучала каждая его строка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122