В общем потоке долларов, которые потекут в твой банк, и мы бы без шума, с течение двух-трех лет, перевели бы миллиардные суммы. Валют­ные средства должны быть возвращены на родину, находиться под рукой у партии, без конвертируемой валюты ныне и шага не сделать. Вот почему выбор пал на тебя, вот почему я здесь.
– А если я не соглашусь, чтобы мой банк стал базовым для партийной кассы?
Анвар Абидович сразу сник, сжался, и Шубарин легко представил его в ватнике, не по размеру сапогах. Но он нашел в себе силы и быстро сформулировал ответ.
– А почему бы тебе не согласиться? Во-первых, какой здесь криминал? Какое тебе дело, откуда взялись деньги, кто заложил их первооснову. Это все-таки деньги не наркобизнеса, не деньги мафии. Как хозяин банка, ты можешь и не знать, кто их истинный владелец. Во-вторых, оказать партии услугу, даже если она сего­дня и не в чести, дело благородное и беспроигрышное. Поясню: зная тебя, я оговорил одно существенное условие – нигде, ни в каких бумагах, не будет упоминаться твоя фамилия. Тебе не придется подписывать никаких обязательств, достаточно твоего слова. А считать, что коммунисты ушли навсегда, опрометчиво, они в шоке, в нокдауне, но скоро оправятся. Нет худа без добра – партия невольно очистила ряды от попутчиков, карьеристов, пере­вертышей. А как банкир ты сможешь оперировать чужими милли­ардами, разве это не удача для финансиста? Деньги будут возвращены в нашу страну навсегда, и тебе дадут на этот счет гарантии…
И в-третьих: кто не с нами – тот против нас, это придумал не я. Со мной ясно, я поручился за тебя. Я, возможно, никогда не вернусь домой, лишусь каптерки, передач, покровительства уго­ловников и администрации лагеря, а это равносильно смерти. Что касается тебя – узнав такую тайну, ты тоже оказался в опасности. В большой игре сантиментов нет…
Они долго сидели молча, каждый думая о своем, и Шубарин увидел, как снова сник, сжался Анвар Абидович, и ему так стало жаль его, что он присел рядом с ним на диван и по-дружески обнял за плечи.
Все возвращалось на круги своя. Давно, когда он только начи­нал подниматься как предприниматель, и партия, и уголовка не оставляли ни один его шаг без внимания, следовало кормить и тех и других.
Все повторялось сначала… Но сегодня за ним был опыт жизни, и всегда, при любых обстоятельствах, он оставался хозяином своего дела. И вдруг он улыбнулся, вспомнив, как однажды запи­сал в дневнике: «Мой удел – постоянный риск, я ставлю на карту жизнь почти ежедневно, а если точнее, она всегда там и стоит».
Сухроб Ахмедович Акрамходжаев, Сенатор, бывший заве­дующий отделом административных органов ЦК Компартии Уз­бекистана, неожиданно арестованный прокурором Камаловым в Самарканде, в тюрьме «Матросская Тишина» стал видной фигурой, заметной не прежней должностью, а тем, как держал­ся, вел себя. Вот где сгодилась двойственность его натуры: ведь он уже давно вжился в образ просвещенного, демократически настроенного юриста, обретенный из-за докторской диссерта­ции, украденной у убитого прокурора Азларханова. Сегодня в тюрьме он вновь разыгрывал эту карту, потому что в стране явно обозначились силы, противостоящие переменам, хотя ли­дер реформ уверял со всех трибун, что врагов у перестройки нет и быть не может, как и нет альтернативы ей.
В тюрьме свободного времени много, и все разговоры шли о политике, о власти, о Горбачеве. Кто он: коммунист или демократ? Сторонник империи или ее могильщик? – задумы­вался Сенатор. Куда он ведет страну: к западной демократии или к обновленному социализму? Если к социализму, то сред­ства, выбранные им, – перестройка, гласность, новое мышле­ние – оказались такими чудодейственными, что они привели не к обновлению социализма, а к его гибели. Макиавеллист в так­тике, Горбачев из-за веры в магию собственной риторики поте­рял цель – удержание власти. Он плохо знал историю партии, еще хуже историю становления механизма тоталитарной дикта­туры. Дилетант в этом деле, он начал экспериментировать с ее механизмом, с детищем Ленина-Сталина, гениальным для данного режима, и загубил его, не найдя ему замены. Горбачев часто, к месту и не к месту, цитировал Ленина, наверное, уподобляя себя ему, но не заметил его главный тезис: «При советской политической системе дать свободу слова и печа­ти – значит покончить жизнь самоубийством». Еще он позабыл, что русский народ ненавидит советскую власть за тиранию и нищету, а нерусские народы желают только развала империи с ее унизительной великодержавной политикой русификации. Он стал жертвой свободы, которую сам же дал стране.
Для Сенатора это стало столь очевидным, что он уже не вступал в диспуты о прорабе перестройки, отце нового мышле­ния. Странно, но сегодня многие граждане, заурядные журнали­сты, не говоря уже о политиках, видели дальше Горбачева, чувствовали скорый крах коммунистической партии, за которую генсек держался стойко, несмотря на то, что она была главным противником его реформ. Чувствовали, что Горбачев подгото­вил для сепаратистов всех мастей исторический момент, когда любую нацию, так или иначе оказавшуюся в составе Российской империи и двести, и триста лет назад, стало легко подтолкнуть к выходу из нее. Пример стран соцлагеря, в одночасье сбросив­ших навязанные им режимы, мог вот-вот повториться от Балти­ки до Тихого океана, от Белого до Черного моря. Но Акрамход­жаев, как ни странно, молил аллаха, чтобы… Горбачев продер­жался как можно дольше.
Он понимал, приди другая, твердая власть, а хаос и развал приводят на трон жестких людей, обитателям «Матросской Тишины» рассчитывать на суд, где можно легко отказаться от прежних показаний, давить на судью и свидетелей, не удастся, придется отвечать по всей строгости закона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122