Борис помог и французу.
— Похоже, вышли вполне удачно, — сказал француз, обмениваясь с Агнией визитными карточками. — Но, Боже мой, какие несчастья нас всех подстерегают в любую минуту!
То настроение праздничного ожидания, которое жило в душе Агнии ещё час назад, мгновенно исчезло. И, похоже, Борису Лосеву тоже расхотелось гулять по городу. Несколько минут они шли в полном молчании. Внизу справа от них блистала Сена. Впереди на другом берегу упиралась в небо Эйфелева башня.
— Одна сумеешь доехать до гостиницы? — заговорил наконец Борис. — К метро я тебя, конечно, выведу, а дальше — отправлюсь в библиотеку. Ты прости, я совсем забыл, что там подготовили книги. И взять их надо немедленно. Отдохни, расслабься, если можешь. Это банально, но ведь и в самом деле Антона уже не вернёшь…
* * *
— Прекрасный русский язык, который приводил в восторг Тургенева Ивана Сергеевича, он умер. Мы должны смотреть в глаза жестокой правде. И эта правда заключается в том, что мы с вами — последние носители ушедшего в сумрак истории великого языка. Да, дорогая Агния Евгеньевна, не глядите на меня с таким ужасом. У вас, у тех, кто вырос в России после Октябрьского переворота, — иная эстетика, иная символика и знаковая система и, следовательно, иная система мышления.
Агния сидела в небогатой двухкомнатной квартире на двенадцатом этаже, где все остальные — и хозяева, и гости — были в два с лишком раза старше неё.
На столе сверкал начищенной медью настоящий небольшой самовар — дореволюционный, с медалями. Полчаса назад этот самовар стоял на балконе и через железную трубу извергал клубы дыма, словно старинный паровоз. Агния даже спросила испуганно, не вызовут ли соседи пожарных.
— Они давно привыкли, — успокоил престарелый хозяин. — Когда у нас гости из России, мы всегда ставим самовар.
На тарелке у Агнии лежал кусок яблочного пирога, который испекла хозяйка.
Розеточка была полна вареньем из крыжовника. Пожилая чета гостей чинно пила чай, обсуждала петербургские новости. И все это происходило в центре Парижа.
Агния была в гостях у дальних родственников, боковой ветви Самариных. Тех самых, которые должны были во исполнение завещания торжественно вручить ей старинные записи. Привёз Агнию сам хозяин квартиры, Андрей Константинович, который для этого подъехал специально к гостинице в семь вечера в большом с давно потускневшим лаком автомобиле.
— Это мой старый испытанный друг, — пояснил сам хозяин. — «Пежо» шестьдесят пятого года.
— Шестьдесят пятого?! — переспросила Агния, не зная, как относиться к возрасту автомобиля — с сочувственным удивлением или восторгом. — Можно сказать, мой ровесник.
Хозяин в длинном старомодном пиджаке с аккуратными кожаными заплатками на локтях провёз её вдоль надземной железной дороги, куда неожиданно выскакивали электрички метро, молодецки свернул в район узких улочек и въехал в подземный гараж, откуда они вместе поднялись на лифте прямо к квартире.
Там все было старым, давно не обновлявшимся — и мебель, и пожелтевшая от времени скатерть на столе. Да и откуда было взяться богатству, если хозяева едва сводили концы с концами. Сейчас они наверняка были на пенсии. Но Агния не спрашивала, чем они занимались, на что жили прежде. Она и о смерти Антона Шолохова не сказала им ничего, подумав, что старики могли о его существовании даже не догадываться — прошлое для них было намного ярче, чем сегодняшний день.
Старушка-гостья рассказывала об имении под Курском, где провела раннее детство её мать.
— И представляете, дорогая Агния Евгеньевна, у нас был большой пруд.
Летом, когда темнело, дедушка любил усаживать гостей в лодки, и все приближались к маленькому острову, где играли музыканты и откуда устраивались фейерверки.
Сама старушка родилась уже после Гражданской войны в Праге, потом её перевезли в Париж, и дедушкиного имения она не видела никогда. Было понятно, что рассказывает она о родовом поместье в который уж раз, как хорошо выученный урок.
И все же и хозяева и гости были так милы, заботливы, что Агния в этом тихом уюте наконец расслабилась и забыла о том ужасе, который случился днём на «Радио Франс».
А потом неожиданно заговорили о России прежней и новой, а также о том, как тихо, незаметно умирал полный изящества русский язык, о чем не догадывались те, кто пришёл к власти после Октябрьского переворота. Потому что для них этот язык был чуждым, как помещичьи дома в усадьбах, которые полагалось разрушить до основания.
— Я читала об этом, — проговорила Агния. — Когда после войны Константин Симонов с женой навещали Бунина, то жена Симонова вслух удивилась тому, как красиво разговаривала жена Бунина. А жена Симонова, Серова, была знаменитой актрисой. «Милочка, так, как разговариваете вы, у нас говорила только прислуга», — сказала ей хозяйка дома.
Неожиданно история, рассказанная Агнией, вызвала у хозяев и гостей сомнение.
Да? — удивился Андрей Константинович. — Скорее всего, это миф. Не думаю, что Вера Николаевна могла выразиться столь неделикатно.
— Все наши беды случились оттого, что мы поставили этих худородных Романовых на царство, — подытожил разговоры престарелый гость, представившийся князем Долгоруким. — И кстати, не пора ли нам включить телевизор? В это время мы всегда смотрим новости из Москвы.
— И верно, пора. — Хозяин принялся перебирать каналы, включил на мгновение какой-то парижский, и тут неожиданно на экране крупным планом появилось лицо Агнии. А потом во всех подробностях были показаны кадры о том, как она и двое солидных мужчин выбирались из здания «РадиоФранс».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125