Выставка просуществовала три дня. Слухи о ней разошлись заранее, и к открытию выстроилась грандиозная очередь. Однако на третий день появилось все то же обкомовское начальство, и пришлось немедленно объявлять о закрытии экспозиции. А газетам — переверстывать уже набранные полосы. Упоминать о выставке начальство запретило настрого. А ребят снова изгнали. Теперь из Эрмитажа.
— Но, знаете, мы не пропали, — проговорил Кирилл, попивая очередной кофе.
— Нас стали покупать коллекционеры. Геннадий Гор, был такой писатель, у него дома висели и Бурлюк, и Петров-Водкин, и Филонов с Малевичем. Он прямо на выставке договорился с Антоном, что тот принесёт ему свои работы. И скоро получилась смешная вещь: вроде бы нигде мы не выставляемся и в прессе упоминать про нас запрещено, а среди коллекционеров мы, можно сказать, в славе. Особенно, конечно, Антон. Его даже один старик, Фёдоров Алексей Пахомович, он тогда был профессором в Академии, позвал работать в свою мастерскую. И Антоха вкалывал, как зверь. У нас — всякие гулянки, а он в мастерской: или у Фёдорова, или у скульпторов. Я потом, когда мы с ним вместе вот эти мастерские получили, сам увидел, как Антон работает. Он из своей кельи сутками не выходил, пока последний штрих не поставит.
* * *
— Но какое-то систематическое образование он получил? не удержалась Агния.
— Образование? — удивился Агеев. — Да тогда образование было в воздухе: мы все много читали, смотрели, общались, спорили. Кто что узнает — сразу передаёт другому. А в Академии, если вы о ней говорите, там наоборот — слабаку туда лучше вообще не ходить: лишится личности. И Антон, что ещё важно, был у нас всегда авторитетом. То есть каждый понимал: вот — мы, а вот — он. Может, потому что в нем всегда жило напряжение духа. Мы даже шутили, что его к потолку за ноги подвесь — он все равно рисовать будет.
— А женщина? У него была тогда женщина или девушка? Короче, возлюбленная?
— Да… — проговорил вдруг Кирилл. — Но тут мы вступаем на опасную почву.
О покойниках плохо не говорят.
— Ну если вам неприятно…
— Конечно, все уже улеглось. Так что можно и рассказать. У меня, например, он увёл первую жену, Манюшу. Вот отсюда, с этого кресла, на котором вы сидите, взял и увёл. Она как раз училась в Академии на искусствоведческом, и наши матери давно дружили — получалось, что мы были знакомы с детства. Ну и два года прожили, так сказать, в законном браке. А потом она зачастила сюда. И когда я был тут, и когда меня не было. Короче, когда до меня дошло, я ей сказал:
«Манюша, ты уж сама выбирай: он или я». Она молча встала с кресла и ушла к нему в мастерскую. Так и не сказав ни слова. Вроде бы банальная история, но обидно было — до жути! Все-таки дружба — дело святое. А тут я сразу потерял и жену, и друга. При этом я-то знал, что она ему нужна только в санитарно-гигиенических целях. Он и у других друзей брал подруг только для этого. То, что мы называем любовью, там и рядом не стояло. Это мы тоже с приятелями обсуждали и пришли к выводу: у него там, где живёт желание любить, гнездилась страсть к живописи. А женщина — так, проходное…
— Он на ней не женился? — уточнила на всякий случай Агния.
— Да какая женитьба! Порисовал месяца два, и привет. Для меня это тоже было мукой. Когда я её рисовал, то воспринимал как откровение Божье, как дар свыше! А тут Антон её за стеной точно так же раздевает и рисует. Мне это трудно объяснять…
— Нет-нет, я все понимаю! — сказала Агния. — Это настоящее страдание.
— Потом её подобрал один скульптор. И посадил на иглу. Ему-то самому удалось как-то выбраться, а она умерла от передозировки. Это уже было, когда Антон уехал к Гарни. Тоже, кстати, история. Я уже упоминал: она ведь ко мне приехала, за моими работами.
— То есть как? — Агния специально подчеркнула удивление.
— Скучно рассказывать. Мы все мечтали проявиться на Западе. И кто-то ей там про меня напел. Она мне письмо. Матушка моя из дворянок, хоть и работала всю жизнь, машинисткой, но меня, слава Богу, французскому с детства учила, так что я, не как многие, сразу ответил. И у нас началась переписка. Эти письма в сборнике напечатаны, могу вам дать. Она прилетела внезапно, я был в Вологодской области ни телефона, ни адреса — и не знал ни о чем. А тут Антоха видит: у моих дверей мнётся пожилая, но изящная французская дама. Ей — шестьдесят пять, ему — двадцать шесть. У неё — замки, картинные галереи, у него — коммуналка. Ну и, естественно, он ей во внуки… Он её заводит к себе, угощает кофе с ликёром, который она привезла для меня, и укладывает на диван. Через трое суток она уезжает из его мастерской прямо в аэропорт потрясённая: во-первых, его работами, а во-вторых, сами понимаете… У неё давно, наверное, таких молодых мужчин не было. И увозит слайды его работ. Как вам эта история?
— Не знаю, что и сказать, — не сразу откликнулась Агния.
— И главное, хоть бы слово он мне сказал. Я возвращаюсь из Вологды и ни о чем не догадываюсь. Через полгода он уже там. они вдвоём открывают его выставку. А по идее на его месте должен был стоять я. Он, конечно, вину свою чувствовал и, когда приезжал, даже не звонил. Ну и я ему тоже… Короче, все это лучше не писать, все-таки о покойниках — или хорошо, или ничего… Это я только чтобы вы поняли… Тем более, там он стал гениальным художником. Я лишь некоторые его последние работы видел, и то в слайдах, но это — великая живопись. Да и стоит каждая столько, сколько мне за всю жизнь не заработать.
На этом он свой рассказ и закончил.
В ПОИСКАХ ЖУРНАЛА
Ева стояла на ступеньках около входа в метро «Нарвская» и глядя с высоты на журнальный лоток, ждала, когда поблизости не будет покупателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125