"А маскировка все-таки замечательная. Надеть форму и фуражку, коротко остричь волосы, перейти с трубки на сигареты… и даже очень наблюдательный человек скажет только: "Смотри, как этот высокий полицейский похож на… Да нет, не может быть, конечно". Ну что ж, еще два письма и можно будет чуть-чуть вздремнуть".
Он взял следующий лист бумаги, прищурился… Левая рука механически охлопывала стол в поисках портсигара.
Внезапная - и насильственная, не забудем, насильственная - смерть Окубо Тосимити37, министра внутренних дел, наступившая вчера вечером от критического переизбытка стали в досточтимом организме, вызвала бумажный шторм, который и сам по себе мог бы парализовать правительство. И парализовал. А времени оставалось мало. "Безнадежные дураки. Они думают, что если они будут сидеть тихо и действовать по процедуре, все обойдется. Ха. Окубо мертв, и мы остались с теми же некомпетентными олухами, которые похоронили предыдущий режим. Те, кто убил министра, не упустят такого шанса. О нет, не затем они его создавали".
– Ты знаешь, - сказал он вслух, - что мне это напоминает? Убийство Сакамото Рёмы. Помнишь, осенью шестьдесят седьмого, как раз перед тем, как война началась всерьез? То самое, в котором обвиняли меня. Я всегда думал, что это был кто-то из своих, из патриотов, из Исин-Сиси. Кто-то, кому очень не нравилось, что стороны почти пришли к соглашению, и кто хотел гражданской войны. Кому казалась неубедительной победа, полученная без боя. У меня не получилось спросить у Сайго38, так может, сейчас удастся выяснить… если дыхания хватит.
Тот, к кому он обращался, промолчал. Как обычно. Просто сидел себе на заморском же, только несколько попроще, стуле - темный охотничий костюм, цепочка от часов, шейный платок; намек на улыбку завис в уголке рта. На правом рукаве - морщинка, там, где фотографию погнули. Хотя если бы человек ответил, полицейский инспектор не удивился бы.
– Если я уцелею и в этот раз, через год я буду старше тебя. Очень непривычное чувство, фукутё. Я сейчас много старше Окиты, но я всегда был старше Окиты. А вот ты… Я никогда не думал, что доживу до твоих лет…
Лето ломится в окно, но там, где оно раньше бы просочилось сквозь бумагу, оно встречается с прозрачным европейским стеклом и отступает, только через открытую форточку слышен стук тамадама и считалка:
Я из ветра и огня -
Ты пропустишь меня?
Я из стали и стекла -
У меня два крыла.
Лед, костер, бумажный дым -
стукну - будешь моим!
Огонь ушел - тепло, свет, яркое текучее пламя - Харада, Окита, командир… Огонь ушел, а лед - нет. Он не горит, лед, не поглощает себя. В самом худшем случае - тает, становится водой, уходит тонкими струйками и ждет нового случая обрести форму - и невнимательный противник налетает на стену там, где никак не рассчитывал ее найти.
Итак, кто же тот убийца и кем послан? Кому выгодно, чтобы правительство месяц или два, а то и дольше, билось, как рыба, вытащенная из пруда? И зачем? Уж не затем ли, чтобы ухватить рыбу за жабры? Но что ни говори о тех, кто остался после смерти Окубо, - их много, они государство, эта рыба слишком велика, чтобы ловить ее в одиночку. Значит, и противников тоже много. Один человек может не оставить следов, полицейский это хорошо знал, сам не так уж давно был таким одиночкой. Два его бывших имени до сих пор оставались в верхушке розыскного списка - одно в первой десятке, второе чуть пониже. Да, можно не оставлять следов, можно бить по стыкам, по уязвимым местам, по людям, которые образуют связи. И раскачать лодку. Но вот перевернуть ее у одиночки не получится. А если не один, если много людей занимаются тайным делом, то по воде неизбежно пойдут круги… а по поверхности воды бежит-скользит водомерка - и чувствует, как прогибается под ней только что безмятежная гладь пруда.
Рапорты, отчеты, списки - корзины и ведра бумаги. Старый броненосец времен американской внутренней войны, купленный в Шанхае неизвестно кем - и пропавший из виду. Там же, на материке, по всему южному побережью идут войны между опиумными бандами - кто-то новый и очень жестокий выдвинулся на материк и кланы опрокидываются друг на друга, как дома во время легкого толчка…
Этот кто-то использует японцев. Само по себе это естественно - очень уж много людей за годы смуты привыкло к войне и не знает, куда себя деть… но опиум - это деньги, очень большие деньги - и эти деньги тоже нигде не появились. Ни в Китае, ни на островах. Нигде.
А деньги таковы, что на них можно снарядить небольшую армию.
Двенадцать лет назад одна торговая компания за сто тысяч рё купила на материке семь с половиной тысяч ружей и три старых пушки. А кончилось это дело тем, что ополчение со всей страны не смогло одолеть одну мятежную провинцию39. Нынешние ружья - например, вот эти, покинувшие один шанхайский склад в неизвестном направлении, - будут получше тех, прежних. Осведомитель считал, что стрелковых единиц там от трех до пяти тысяч, - а точнее выяснить не успел, его нашли в доках со вспоротым животом и отрезанным языком… Допустим, кто-то собрал вместе военный корабль, ружья, пушки и людей. Что он будет делать с ними - и долго ли еще до этого самого сбора, который будет уже невозможно скрыть?
Что он будет делать… в стране много недовольных - и со стороны побежденных, и особенно со стороны победителей - те, у кого не сбылись мечты об идеальном государстве. Мятеж в Сацума этих недовольных проредил слегка, смерть Сайго Такамори оставила их без вождя, но если фитиль и вытащили, то сама бочка с порохом все еще стоит в подвале, пусть пороха там и осталось едва на треть. Если этот кто-то хочет просто мести, взрыва ему будет достаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56