Не бросать же их здесь!— Нет, конечно. Кто-то из них наверняка отойдет в лучший мир еще сегодня ночью. Тех, кто завтра не сможет встать, придется везти.— Исключается, — твердо заявил Долф. — До сих пор мы поручали наших больных заботам горожан, но то были обыкновенные недомогания, простуда или расстройства желудка. Этих больных никто не примет: их недуг заразен и может поразить других детей. Вы же не настолько невежественны, чтобы этого не знать.Николас в ужасе воздел руки к небесам. Он видел, что Ансельм побелел от ярости.— Но мы должны… — вставил свое слово бывший подпасок. — Сегодня ночью мне явился ангел, он порицал нас за промедление. Иерусалим ждет наших воинов.— Иерусалим ждет четыре тысячи лет — ничего с ним не случится за две недели, — съязвил Долф и поймал на себе ошарашенный взгляд Николаса.Долф изо всех сил старался сдерживаться, но это удавалось ему с большим трудом.— Мы не повезем больных в город, возьмем их с собой, — настаивал Ансельм.Тут уж Долф взорвался.— Знаете что! — дерзко выпалил он. — Хотел бы я, чтобы вы на себе испытали эту болезнь, чтобы у вас раскалывалась от боли голова, пока вас целый день трясет на разбитой колымаге.— Твои речи греховны, Рудолф ван Амстелвеен, — возвысил голос монах.— Мои речи — не большой грех в сравнении с тем, что предлагаете вы, дон Ансельм. Нам нельзя сейчас сниматься с места. Пусть минует хотя бы неделя. Ваш замысел преступен.— Кто ты такой, чтобы учить нас?..— Кто я таков — мое дело, — оборвал его Долф, — но я знаю одно. Вы хотите привести в Геную как можно больше детей. Правда, не знаю, зачем, ибо там им еще предстоит пережить самое горькое разочарование в своей жизни. Если, же мы выступим завтра, до Генуи не доберется и половина.Заявление Долфа прозвучало весьма смело. Более ясно высказывать свои сомнения относительно чудотворной миссии Николаса Долф остерегался. Ансельм затрясся в приступе бешенства.Николас привычно забубнил:— В Генуе Господь явит нам чудо.— Что за чудо еще? — снова взорвался Долф. — Ах, да, осушит море… Вы сами-то в это верите?— Господь обещал мне, — ответил Николас.Долф презрительно фыркнул.— Дети растерзают тебя на клочки, если чуда не произойдет, — бросил он.Николас заметно побледнел, вздрогнул.— Рудолф ван Амстелвеен, твои слова ранят наши сердца, словно острые кинжалы! — взвизгнул дон Ансельм. — Зачем ты тратишь силы, помогая детям, если не веришь словам богоизбранного Николаса?— Да затем, что не могу вообще отговорить детей от этого похода! — вскричал Долф, потеряв всякое терпение. — Вы… вы придумали для этих несчастных сказку, красивее которой они в жизни ничего не слыхивали. Вы обманули их! Попомните мои слова, дон Ансельм, в Генуе у вас ничего не выйдет, и уже на берегу восемь тысяч детей поймут, что их мечта разбита вдребезги. Вот тогда придет час вашей расплаты, это я вам обещаю.С этими словами Долф поднялся и шагнул из палатки, тут же наткнувшись на Леонардо, который поджидал его.— Ты теперь всегда будешь за мной следить? — еще не остыв от гнева, набросился он на студента.Леонардо невозмутимо улыбнулся.— Я слышал, мы завтра отправляемся.— Только через мой труп! — воскликнул Долф и помчался к лазарету.…Еще издалека он заметил столб дыма над погребальным костром. Упряжка стояла, готовая тронуться.— Сколько сегодня?.. — выдохнул он, останавливаясь рядом с Петером.— Трое.«Осталось пятнадцать тяжелобольных», — размышлял Долф.Смерть этих троих уже не так потрясла его. Он пережил столько смертей, что сердце его ожесточилось. Будущее рисовалось ему в самых мрачных тонах: через несколько дней случаев со смертельным исходом будет уже не три, а тридцать или триста…Он успел хорошо узнать Ансельма, чтобы не сомневаться: монахи вместе с Николасом осуществят свой завтрашний план. Ансельм торопится. Но почему? Что за тайна окутывает этот немыслимый крестовый поход?Он задумчиво смотрел на Петера, и гнев понемногу стихал, уступая место тревоге, горечи, страху.— Ты хочешь увидеть Иерусалим, Петер? — внезапно спросил он.— А кто не хочет…В этом весь Петер — сплошные уклончивые ответы. Но Долф очень ценил его: у парня было множество достоинств. Прирожденный лидер, он отличался к тому же какой-то особой, внутренней интеллигентностью. Всего несколько недель пути превратили сына крепостного в юношу, наделенного чувством собственного достоинства и необыкновенной проницательностью. И еще — он почувствовал, что такое свобода.— Почему ты ушел из дому, Петер?Юноша поднял голову.— А ты ушел бы, Рудолф ван Амстелвеен, если бы дома тебе доставалось побоев больше, чем еды? Не ушел бы, зная, что тебе открыта дорога в Иерусалим, где вечно сияет солнце и где не придется работать?— Почему же сестры и братья не пошли с тобой?Петер закусил губу.— Я самый старший. У меня было шесть братишек и сестер, троих унесла Багровая Смерть пару лет тому назад. Я тоже заболел, но вот видишь — живой.Теперь понятно, почему именно Петер первым распознал смертельную болезнь, почему он вечно находил себе занятия в лазарете. Вдруг Долфа осенило:— Скажи, Петер, ты знал, что те первые четверо малышей, которых мы оставили в Ротвайле, уже смертельно больны?— Как не знать. Я же видел их.— И несмотря на это, ты… Петер, как же ты мог так поступить? Почему ты ничего не сказал мне?Петер снова перевел взгляд на языки пламени, подтолкнул несколько хворостинок поближе к огню.— Жадный народ эти ротвайльцы — снега зимой не выпросишь.Долф почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.— Мы стояли в башне городской ратуши, — продолжал Петер без всякого выражения, — а ведь нас принимали там не случайно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106