У калитки, через которую мы недавно перелезли, один из них спешился, пошарил в кустах и снова сел в седло. Они подъехали к тому месту, где начиналась тропинка.
– Ехать дальше? – услышал я.
Мы затаили дыхание, хотя с дороги увидеть нас было невозможно.
– Незачем, – ответил другой голос. – Птички улетели. В такую ночь вообще никого не сыщешь.
– Значит, поворачиваем?
– Поехали.
Всадники удалились. Когда цокот копыт смолк, я ошарашенно воскликнул:
– Да ведь это же полицейские!
– А кого, по-твоему, наш друг Маркас мог послать за нами, если не полицейских?
– Маркас?
– Ну да, Маркас. Он решил расквитаться с нами. Ты думаешь, полицейскому так уж приятно валяться связанным битый час? Он, наверное, мечтал засадить нас в участок, а в четвертом часу ночи рассыпаться в извинениях и отпустить.
– А что нам теперь делать?
– Теперь нам нужно скорее убраться отсюда. Совершенно ясно, что Маркас изо всех сил будет стараться помешать нашей слежке. Следить за Данблезом нам не удастся.
– Пошли.
– Как? Пешком?
– А как же еще?
Мы направились к дороге. Дальтон ориентировался в темноте, как кошка.
– Ну вот, – сказал он, когда мы обогнули Рэнси, – теперь нужно добраться до Бонди, где, может быть, удастся найти такси. А не то дождемся поезда в четыре тридцать.
По дороге я со злорадством думал о неудаче Маркаса. Ведь он этаким скромником явился к Полю просить союза, в морге имел такой робкий и беспомощный вид, а теперь намерен один вести какую-то таинственную слежку. И еще напустил на нас полицейских. Внезапно я вспомнил текст объявления, которое сдал в газету: «Выпущенная мадам де Шан пуля попала в сенатора случайно».
Я спросил Дальтона:
– Значит, ты больше не подозреваешь мадам де Шан?
– Нет, я просто установил факт.
– Какой факт?
– Факт нахождения пули в голове сенатора. Эта пуля выпущена из револьвера его дочери.
– Но я все-таки не понимаю, каким образом ты установил, что она выпущена случайно?
– Я этого не говорил. Я лишь утверждаю, что она попала в сенатора случайно.
– В чем же разница?
– Имеются на лицо три факта. Первый: в голове сенатора находилась пуля, выпущенная из револьвера его дочери. Второй: эта пуля попала ему в глаз, почти не оставив следов, не считая одной капли крови. Третий: револьвер лежал неподалеку от мадам де Шан, и было очевидно, что он выпал у нее из руки. Я сопоставляю эти факты, из которых следует, что, во-первых, мадам де Шан попала в своего отца. Обрати внимание. Я говорю: попала. Я не говорю, что она стреляла в него. Во-вторых, она попала в него, когда сенатор был уже мертв.
– То есть?
– Из глаза выкатилась только одна капля крови. Почему? Да потому, что когда прозвучал выстрел, горло сенатора уже было перерезано. Мадам де Шан попала в отца, когда тот уже был убит. Поэтому совершенно незачем устанавливать, была ли мадам де Шан примерной дочерью и примерной матерью и могла ли совершить убийство. Я утверждаю и берусь доказать, что она попала в отца, когда он уже был мертв. Бессмысленно предполагать, что она стреляла в труп. Она стреляла в кого-то другого, но промахнулась и попала в сенатора.
В Бонди мы пришли в половине третьего. Деревушка спала. Мы разыскали скамейку неподалеку от вокзала, и мой друг немедленно заснул. В четыре часа прибыли парижские газеты.
В одну секунду я пробежал первую страницу «Времени». Одна заметка бросалась в глаза. Она была коротка, но набрана жирным шрифтом и крупно:
«Мы только что получили из достоверного источника сообщение о том, что капитан де Лиманду найден убитым в своем доме в Бри.
Известно, что капитан де Лиманду был обручен с мадемуазель де Шан, внучкой сенатора Пуаврье. Нужно ли усматривать в этом новом преступлении эпилог ужасной драмы в Рэнси? Начальник полиции господин Амьер и судебный следователь выехали на место преступления. Будем надеяться, что им удастся установить истину».
Я перечитал заметку еще раз и разбудил Дальтона.
– Что скажешь? – спросил я, когда он, хмыкнув, сложил газету.
– Скажу, что Жак Данблез больше не будет ездить верхом по ночам и что мы можем спать спокойно.
– По-твоему, это он убил капитана?
– По-моему, будь я на месте Жиру, я бы немедленно арестовал его. Впрочем Жиру его арестует. Так что нам не придется больше прятаться в кустах.
– Что ты намерен делать?
– Ты вернешься в Париж, будешь внимательно читать газеты и запоминать все, что в них сообщается об интересующем нас деле. А я…
Видимо, он не хотел договаривать. Я настаивал:
– А ты?
– Я отправляюсь поговорить с Иггинсом.
Иггинс! Я совершенно забыл о нем. Поль Дальтон работал самостоятельно и независимо. Подчас мне даже казалось, что Иггинс – просто вывеска, звучный псевдоним для объявлений и плакатов. Правда ли, что Поль собирается говорить с Иггинсом?
Очевидно, Дальтон догадался о моих мыслях.
– Да, да, с Иггинсом. Он один может рассеять этот мрак. Я думал, что иду по верному следу, а теперь… Если Иггинс возьмется за дело, мы спасены.
– А почему бы ему не взяться? Ведь мы работаем на фирму «Иггинс и K°».
– Да, ты прав. Логически ты прав. Только у Иггинса логика весьма своеобразная.

10. Репортеры-следователи

Просто удивительно, откуда репортеры узнают о разговорах при закрытых дверях в кабинетах судебных следователей. Если вы пройдетесь между четырьмя и шестью часами вечера по зданию суда, то увидите возле стола судебного пристава с десяток молодых людей, болтающих о чем угодно, кроме судебных дел. Они смеются, обмениваются шутками и колкостями. Время от времени кто-нибудь из них уходит, куда – неизвестно. Погнался он за адвокатом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51