После этого собрание разошлось, а Иоанн, добившись цели и обеспечив власть за своим родом, не знал, как сдержать переполнявшую его радость.
XXIV. Но стало это событие началом больших бед, и то, что казалось залогом успеха, обернулось гибелью всего рода. Но об этом я расскажу позже. Между тем приближенные самодержца устроив все таким образом, поставили этого нового кесаря как бы у порога царства, надеясь, что он возьмет правление в свои руки немедленно, после того как властитель уже не сможет совладать с недугом. Все предусмотрев для себя заранее, они уже и не стремились больше продлить владычество императора. Что же до самодержца, то не знаю, то ли он сразу раскаялся в содеянном, то ли по каким-то причинам переменился к племяннику, но, во всяком случае, как с кесарем с ним не обращался, предпочтения никакого не оказывал, не воздавал даже положенных почестей и только что не лишал его титула.
XXV. Я видел, как он стоял вдалеке, среди придворных сановников, в надежде, что о нем шепнут доброе слово императору, за императорским же столом он сидел, только когда занимал место кесаря на общих трапезах, а если ему и ставился шатер, имевший вид кесарского и окруженный стражей, то делалось это в каком-нибудь укромном месте, самому же шатру придавалось сходство с палаткой братьев самодержца. А те, опасаясь за жизнь брата, возложили все надежды на племянника, лелеяли, ублажали его, оказывали ему царские почести и делали все, что могло устроить и обеспечить его будущее. По этой причине они и не определили местом его жительства Константинополь, а поселили где-то за городом, причем придумали это якобы для того, чтобы оказать великую честь, но на самом деле это была почетная ссылка – ведь он не мог являться во дворец и покидать его по своей воле, но делал это только по приказу и даже во сне не смел мечтать о милостях дяди.
XXVI. Этот человек – расскажу также и о нем – по отцовской линии принадлежал к роду совершенно незначительному и незаметному: его отец происходил из самой захудалой деревни в какой-то глуши, не сеял и ничего не выращивал, ибо не было у него и кусочка земли, не ходил за стадами, не пас овец, не разводил животных и не имел, видно, никаких средств к жизни. Море же ему понадобилось не для того, чтобы заняться торговлей или мореплаванием, и не для того, чтобы за плату указывать путь отплывающим и приплывающим судам, тем не менее, покинув твердь и придя к морю, он сделался человеком, в корабельном деле очень значительным: леса не рубил, корабельных бревен не обтесывал, не прилаживал и не сколачивал, но после того, как это делали другие, тщательно обмазывал судно смолой, и ни один корабль не спущен был на воду, пока он не подал к тому знак своим искусством.
XXVII. Видел его и я, но в другом положении, уже баловнем судьбы. Театральное убранство, конь, платье и все прочее нисколько ему не шло и не соответствовало. Как вообразивший себя Гераклом пигмей ни старается уподобиться герою, как ни заворачивается в львиную шкуру и ни пыхтит над палицей, все равно его легко можно распознать по виду. Так и все потуги этого человека только приводили к противоположному результату.
XXVIII. Таков был его род по отцу. Может быть, кому-нибудь интересно узнать о его происхождении со стороны матери? Если не говорить о дяде, то было оно немногим лучше. Таковы были те, от кого он родился. Сам же он разумом, благородством и характером далеко ушел (а точнее – так лишь казалось) от родителей. Этот человек скрывал, как никто другой, огонь под золой – я имею в виду дурной нрав под видом благомыслия, – питал злые намерения и желания, пренебрегал своими благодетелями и ни к кому не испытывал благодарности ни за дружбу, ни за заботу или служение. Однако все это он умел прятать под притворной маской. Не пробыл он кесарем и короткого времени, как уже мысленно примерял на себя царские одежды и заранее представлял себе все то, что решил совершить позднее, – ополчался на весь свой род и хотел извести тех, кто ему благоволил и помог получить титул. Он свирепствовал против царицы, из дядьев одних убивал, а других отправлял в изгнание, но, рисуя мысленно такие картины, внешне он изображал полную доброжелательность, причем с особым искусством притворялся перед евнухом Иоанном, которого больше всех ненавидел и против которого строил тайные козни, хотя держал себя с ним подобострастно, именовал своим господином ив нем одном, казалось, видел и жизнь свою, и спасение.
XXIX. Окружающие не замечали уловок кесаря, и его намерения остались для них тайной, но Иоанн оказался более проницателен, чем кесарь лицемерен, догадался обо всем, но решил сразу не менять своих планов в отношении кесаря и до поры до времени подождать. Это в свою очередь не укрылось от кесаря, и вот оба они были наизготове, но каждый держал в тайне свои умыслы и внешне изображал доброжелательство, думал, что другой ни о чем не догадывается, хотя ни один из них не оставался в неведении относительно планов соперника. В конце концов проиграл Иоанн, не сумевший воспользоваться до конца своим искусством: он упустил момент, когда надо было ему отказаться от своих намерений относительно кесаря, и тем навлек на себя главнейшую из бед. Но об этом я расскажу позже.
XXX. Я привык возводить все значительные события к воле божественного провидения и, более того, ставлю в зависимость от него вообще все происходящее в том случае, если наша природа не извращена; поэтому-то я и полагаю, что именно благодаря высшему провидению царская власть досталась не кому иному из членов этой семьи, как кесарю, ибо бог знал, что через него погибнет весь его род.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85