Но пусть многое из того, о чем я уже сказал, и распахнет ворота для клеветы злонравных людей, – истинность моих дальнейших слов вряд ли вообще может подвергаться сомнению. Было бы долго перечислять все, что он сделал и как распорядился во время внутренних мятежей и внешних войн, сделаю только одно исключение: я имею в виду его борьбу с варварами – коротко и бегло коснусь главных ее событий.
XXXIX. Племя, включенное в состав Ромейской державы ценой многих войн и опасностей (это произошло, когда светоч среди самодержцев Василий, как говорится, сделал их страну своею добычей и уничтожил ее силу) и полностью обескровленное, какое-то время мирилось с поражением и подчинялось ромейской мощи, а затем вернулось к своей прежней кичливости, но до поры до времени открыто не бунтовало. Когда же объявился некий человек из тех, что возбуждают их отвагу, сразу резко к нам переменилось.
XL. Человек, толкнувший их на это безумие и казавшийся им каким-то чудом, был выходцем из их же племени. Он происходил из рода, не заслуживающего даже упоминания, отличался вероломством нрава, был непревзойден в искусстве коварно обманывать своих соплеменников и носил имя Долиан – не знаю уж, унаследовал он такое прозвание от родителей или сам назвался таким образом. Увидев, что весь народ готов восстать против ромеев, но дальше одних желаний не идет из-за отсутствия предводителя, который начал бы борьбу и повел всех за собой, он прежде всего постарался показать, что человек он самый достойный, в советах самый разумный и для воинского дела наиболее пригодный. Таким образом он завоевал народное расположение, и для избрания вождем ему недоставало лишь славного происхождения (в обычае болгар – ставить во главе народа людей царского рода), поэтому, зная о таком законе и установлении предков, он возводит свой род к знаменитому Самуилу и его брату Аарону – царям, незадолго до того властвовавшим над всем их племенем. При этом он не приписывает себе законное происхождение от царских чресел, но то ли выдумывает, то ли действительно доказывает, что он боковой побег этого корня, и искусно убеждает в этом болгар, те же поднимают его на щит и вручают власть, а затем открывают свои намерения, отлагаются от ромеев, сбрасывают ярмо их владычества, самовольно присваивают себе свободу и начинают совершать грабительские набеги на ромейские земли.
XLI. Если бы варвары осмелились на такое безумие в самом начале правления императора, то тут же бы и узнали, на какого царя подняли руку: он был тогда полон сил, неуязвим для опасностей, и ему ничего не стоило немедленно взяться за оружие, со своими отборными военачальниками нагрянуть в земли болгар и проучить их хорошенько, чтобы знали они, как бунтовать против ромеев. Но они разродились бунтом, когда тело царя чахло и безнадежно ослабло, малейшее движение доставляло муки и боль причиняли даже одежды на теле. Потому какое-то время они и разыгрывали сцены захвата власти и потешились призраком, пока жар души и рвение к доблести не возгорелись вдруг в императоре и, придав ему новые силы, не повели на врага.
XLII. Услышав о восстании, царь пожелал тотчас, не дожидаясь конца речи вестника, идти войной на болгар и самому встать во главе войска, однако телесный недуг не пускал его, болезнь склоняла к совсем другому решению, члены первого совета твердо противились его намерению, а родственники просили и вовсе не покидать города. Царь пребывал в отчаянии и рвался в бой с болгарами, ибо, как сам не раз говорил, не мог допустить и мысли, что не только не расширит Ромейского царства, но еще и потеряет имеющиеся земли. Он подозревал, что придется ему держать ответ перед людьми и богом, если в легкомыслии своем сам позволит болгарам отложиться от ромеев.
Поход царя на болгар
XLIII. Такие мысли мучили царя больше, чем телесные недуги, но эта беда была совсем иного рода: болезнь раздувала тело, а скорбь о случившемся, оказывая обратное действие, его истощала, и этими двумя несовместными напастями он разрывался на части. Но еще прежде чем над варварами, одержал царь победу над своими близкими и соорудил трофей над родственниками, друзьями и самим собой, ибо немощь тела он одолел рвением души, и, вручив себя богу, снарядился к войне. Он определил цель и все сделал для ее осуществления: не двинулся в поход сразу и беспорядочно, но – я не стану перечислять все подряд – прежде подготовил войско и не повел на врага все свое воинство, не понадеялся на его величину, а выбрал лучших воинов и самых искусных военачальников и с ними выступил против скифов, при этом продвигался, соблюдая порядок, выстроив войско согласно правилам боевого искусства.
XLIV. Приблизившись к болгарским пределам, он расположился лагерем в удобном месте и сначала углубился в размышления, а потом принял решение вступить в сражение – дело почти невероятное, вызвавшее сомнения даже у тех, кто тогда был с ним. Ночью он страдал от болезни и едва мог дышать, а с наступлением утра сразу встал, как будто что-то придало ему новые силы, вскочил на коня, крепко уселся в седле и, уверенно управляя лошадью, поскакал, соединяя вместе отряды. Всем окружающим это показалось истинным чудом!
Бегство Алусиана к болгарам
XLV. Еще до начала войны произошло удивительное событие, которое можно сравнить разве что с подвигом императора. Дело в том, что самый приятный из сыновей Аарона, прежнего царя их племени, по имени Алусиан, человек доброго нрава, светлого ума и приметного состояния, стал главной причиной победы императора, при этом сам он того не желал и цель имел противоположную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85