Это хоть хорошо. Страшно волнуюсь, все-таки он мне дорог. Способность к таким поступкам подозревала я в Диме и раньше. Мятежная у него натура. Но какой эгоизм! Столько людей нервничают. Я бы так не смогла. Впрочем... Нет, все мы ужасные эгоисты...
22.30. Нашла записку от Димы, ее сквозняком со стола сдуло. Всего несколько слов: «Не беспокойтесь. Со мной все в порядке». У Костычевых немножечко отлегло. Но поиски продолжаются. Что могло послужить причиной такого бегства? Я, впрочем, прикидываюсь. Кому, как не мне, знать про это...
22.45. С утра поеду на дачу. Даже волнения нет, во всем теле изнуряющая немота. Все равно никого не встречу.
21 октября. Воскресенье
Переношусь воображением в минувший день. В лицейский день, в девятнадцатое.
С бьющимся сердцем я шла между сосен. Дальний путь выбрала. Вот омут, у которого я ждала. Вот пляж. Пустынно и холодно. Я подошла к реке и глянула в лик воды. Он был отчужденный, мутный. Вода думала о своем, струилась едва. Молчали птицы. Осень незримо бродила меж дальних стволов с ворохом листьев в руках.
Сначала на свою дачу. Как это странно: прийти в дом, где все были, а теперь уже нет никого. Где все было, а теперь ничего . На стене большая фотография. Кто-то из папиных знакомых снимал. Наша семья. Мы в саду под соснами. Счастливые, улыбаемся. Дедушка обнимает меня, его изящная голова слегка откинута в тень. Тетя Туся рядом с белым платком на шее, с банкой ягод в руках. Аня на коленях у папы, немножко позирует, глядит в объектив с серьезностью курсистки прошлого века. Мама улыбается, скрестив на груди руки. Боже мой, неужели когда-нибудь рухнет этот мир покоя и счастья? Да он уже рухнул. Даже сейчас эти немые улыбки выглядят печальными среди пустоты оставленной дачи. А потом в дом проникнет мороз и мутный иней ляжет на наши лица. Как я их всех люблю! Только бы нам не расставаться.
Долго сидела в своей комнате, не решаясь идти на Черную дачу. Поглядела в окно. Сквозь поредевшую листву виден угол террасы. Надежды почти никакой, но двойственное чувство раздирало меня. С одной стороны, мне виделось предначертание рока, неизбежность вечной разлуки. С другой — не выходили из головы слова, услышанные во сне. Он и не мог прийти. Но вам не дано расстаться . Эти слова казались мне вещими. Какое же чувство верней?
Наконец собралась с духом, пошла. Хвоя все зеленая, а листья уже пожелтели. Мой можжевеловый куст принял позу печального недоумения, хотя ничего не изменилось в строении его веток. Сидела на лавке с бьющимся сердцем. Вот так обернулась однажды, а он стоял по ту сторону забора и улыбался. На нем были голубые джинсы и светлая рубашка с открытым воротом...
Подхожу к даче, сердце бьется сильней. Вижу, что на двери террасы нет никакого замка. Открываю. Ясное ощущение поражает как громом — в доме кто-то есть. Кто-то есть в доме! Кинулась чуть не бегом в комнату и увидела, что на диване лежит человек...
Это был Дима Костычев.
В изумлении застыла. Растерянность, разочарование, но и что-то приятное проскользнуло. Все-таки Дима нашелся.
— Как ты здесь оказался? — спросила я хриплым голосом.
Он повернулся ко мне, и на глазах я увидела слезы.
— И здесь не дают покоя... — пробормотал он, — уйди...
— Как ты здесь оказался, Дима?
Он отвернулся к стене:
— Обыкновенно.
— Но это чужая дача.
— И тут разыскали... — бормотал он.
— Я не искала тебя.
Он вскочил:
— Что вам всем от меня нужно? Не желаю видеть вас никого!
— Но тебя ищут, Дима.
— Как ты сюда вошла?
— Через дверь. — Я пожала плечами.
— На двери замок, я залез в окно.
— Дверь, Дима, открыта.
— Ничего подобного. С какой стати открыта? Мы запираем на зиму. Целая связка ключей, понимаешь? Я специально не стал их брать, чтоб никто не подумал...
Глаза его блуждали, на щеках горел нездоровый румянец. Как у него , мелькнула острая мысль.
— Ты заболел?
— Я здоров, я очень здоров.
— Дай потрогаю лоб.
Голова ужасно горячая. Как у него .
— У тебя температура.
— Неужели? — Голос его звучал насмешливо. — Знаешь, почему я сбежал? Верней, от кого?
— От кого?
— От тебя! Ты... ты негодный человек!
— Почему же негодный?
— Впрочем, нет... ты прекрасный, чуткий, отзывчивый человек. Ты полна сострадания. Ха-ха... — Он повалился на диван и закрыл лицо локтем. — Уже два года я день и ночь думаю о тебе. Целых два года. — Он снова вскочил. — Почему ты сказала, что это чужая дача? Разве ее продали? Я ничего не знаю. Тут приходил один. Но разве продали? Я не взял ключи, пришлось лезть в окно.
— Ты залез на чужую дачу.
— Чужую? — Он с изумлением обвел глазами комнату. — С каких это пор?
А он на него похож, внезапно решила я.
— Это моя дача. Только ее уже продали. Да, продали. Продали дачу дьяволу. Тому, который в очках и шляпе. А мы уезжаем. Больше я не увижу тебя. Докучать не стану... Откуда тут взялся рояль? Это рояль моей бабушки. Он в Москве.
— Это не ваш рояль, Дима. И дача чужая.
— Нет, наш! Это «Блютнер»!
— Верно, — сказала я удивленно, — но разве в Москве у вас «Блютнер»?
— Да, «Блютнер»! Но как он попал сюда? Сколько пыли. Он постарел на десяток лет.
— Полежи, Дима. У тебя действительно жар. А потом мы поедем в Москву.
— В какую Москву? Я не знаю такого города.
— Дима, лежи.
— Я чувствую, что-то нас разделяет. Что-то разделяет нас, Маша. Это стена. Я не могу сквозь нее пробиться. Я чувствую стену меж нами, но только вдвоем нам может быть хорошо. Поверь, я хорошо это знаю.
Может быть, он и прав, подумала я.
— Надо сломать эту стену, надо сломать! Я никого не смогу любить, кроме тебя. А ты не любишь меня, ты не любишь. Я так несчастен, я так несчастен, Маша...
Плечи его вздрогнули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51