Горячие, покатились по вздрагивающим щекам, окропляя платье, скатываясь на теплый прибрежный песок. Татьянка не без страха подошла к парнишке. Одна сверкнувшая на солнце слезинка упала на голову Степана и затерялась в его мокрых волосах. Конь лизал бронзовую спину юноши, пытался ущипнуть ее губами, осторожно хватал крепкими зубами за мокрые штаны.
Степан лежал, не шевелился.
Всплеснув руками, побледнев, Татьянка вскрикнула:
– Утонул! Господи! Стенько утонул! Да что же теперь будет?
Стенька повернул голову, широко открыл глаза:
– Ну что горланишь-то? Аль не видишь, дуреха-рыбеха, я коня испытываю… Поди-ка ты отсюда прочь! Поди, говорю, прочь! Не дело тебе, бабе, бегать за казаком.
Татьянка совсем смутилась. Ее густые ресницы запрыгали, глаза заулыбались, губы раскрылись, сами засмеялись:
– Ты коня испытывал?.. А я думала… Смешно!
– Коли тебе смешно, поди поскорее прочь! Сказано! А коли не смешно, возьми коня за узду да подержи. Встану да в Дон его поведу.
Татьянка держала коня за узду, а Степан, у которого лицо было в мокром песке и глине, пошел умываться в Дон. Конь танцевал, перебирая ногами, рвался вслед за Степаном, вытягивая крутую, гибкую шею.
– Ино каково у нас вышло? Испугалась! – черпнув ладонями воду, сказал Стенька коню. – Ты погоди! Я тебя еще не таковым наукам обучу. Будешь ты у меня смышленый конь, всю конскую грамоту одолеешь…
Умылся Степан, вскочил на коня, снова кинулся в Дон. Там, подальше от берега, многие казачьи кони взбивали копытами белую пену до небес; возле коней барахтались казаки, прыгали с коней и так задорно смеялись, что их веселый смех слышен был далеко в степи, в крепости, за курганами.
Гололобый, черноусый запорожский казак тянул за уздечку в воду вороного коня, а он, высокий, тонкий, упрямый, взвивался, как змея, становился на дыбы. Не любо ему лезть в воду. Ему бы в степи гулять-резвиться. Он норовил оборвать повод, сбить голого казака, накрыть его копытами. Казак тоже был упрямый. Он ловко вскочил на спину вздыбившегося коня и что есть силы сжал ногами его упругие бока.
Из крепости вышла Варвара.
– Ох, Варвара! – сказали казаки.
Белолицая, румяная, стройная. Легкое белое платье вьется степным ветерком, ласково облегает ее высокий, красивый стан. Варвара с подругами. Она поклонилась красному солнышку, пошла навстречу ему легко и свободно. За ней две подружки: платья синие – из бархата, длинные, вверху обтянутые, как у боярышень в Москве, внизу – широкие, что колокол. Пояса жемчужные. Сапожки красного нежнейшего сафьяна. Одна – известная красавица, сестра атамана Ивана Каторжного Лушенька, другая – сестра простого казака Серьги Данилы – Дашенька. У той и у другой татарские небольшие, черные, как углины, глаза. И сколько в них блеску! У той и у другой тонкой стежечкой длинные брови; у той и у другой смуглые лица.
Четверо запорожцев, стоявших возле крепостных ворот, покрутили оселедцы на бритых головах, подкрутили усы длинные.
– Оце, ах! Казак-казачина, на що тебе мати уродила! – сказал один из них, толстяк. Другой, сухопарый, ответил:
– Щоб та дивчина мене полюбила!
Третий, широкоплечий, сказал:
– Та що ж вона, подарила мени чорни очи…
Четвертый сказал:
– Ох, хлопци! За такими очима без свита ясно. Як сонечко грае!
– Гарни девки с лица, як жар-птица! – сказал толстяк. – А вот у мене жинка така красавица, що як у викно гляне, то вси люди од викна тикают! Вона у мене чорнобрива, як риже теля. Ряба, як решето, повна, як огирочек, червона, як рак. Вон яка у меня жинця! Гарна, як телица, а разумна!.. Разумна, як ягниця! На носи бородавка, чоловика доброго побаче моя жинця, зразу гавка! Вон яка у мене гарна жинка!
Красавицы переглянулись, засмеялись.
– Добра у тебя жинка! Добра! – сказал сухопарый.
– Така добра, така добра, що и придуматы не можно, – ответил толстяк. – Вона у мене мае губу вид вуха до вуха. Дви губы – холява! Xолява – голенище (укр.).

А як иде, так носом землю подпирае! У моей Ганки нос – через Днипро мост!
– Ха-ха! – раскатывалось эхо по Дону.
– А чого ви, хлопци, рыгочете?! Такой бабы, як моя, во всем свити не знайдешь, – расписывал казак. – То не бида, що у ней одно око, та й те перервано!..
Казачки устремились в степь, чтобы набрать свежих медвяных цветов. И широко полилась за ними старинная казачья песня:

Ой, да ты взойди, взойди,
Взойди, солнце красное,
Взойди над горою ты,
Взойди над высокою,
Ой, да над дубравою, над зеленою!

И неслась эта песня, дорогая сердцу, как живая сказка, над необъятными пахучими полями.
А огромное солнце поднималось все выше и выше.

Ой, да ну, взойди, взойди,
Взойди, солнце, радостно,
Вот и осуши ты нас,
Согрей платья цветные…

И с берегов реки, где купали коней резвых, поили донской водой, словно чистой слезой, доносились ответные голоса. Гуще всех, раскатистее всех голосов слышен был голос Левки Карпова:

Ой, да обогрей, солнце,
Согрей же нас, молодцов.
Ой, да мы не воры, братцы,
Не воры-разбойнички,
Ой, да Дона тихого мы работнички!..
Ой, да!..

Хорошо в благодатном краю.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В крепости загудело гулкими раскатами. Эхо разлилось по степи звоном медным. Перекатилось за Дон-реку, помчалось, понеслось молнией в Придонье.
Закачалась, пригнулась, прилегла к земле тонкими молодыми стебельками зеленая травушка.
Могучие, густые, дробные колокола Иоанна Предтечи надрывались.
Гром-колокол гремел гуще и гуще.
Дон-дон!
Дон-дон!
Дон-дон!
Возле Иоанна Предтечи с быстроглазым Якунькой стояла помолодевшая Ульяна Гнатьевна.
– А почто колокол так гуде? – спросил Якунька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127