Ишь, придумали, каждому подавай бабу полячку! Не таковы мы, бабы, на Дону, чтоб спустить греховное дело! Мы и с атаманами управимся. Выволокем тех блудниц из наугольных башен и сами с ними расправимся. Так и будет…
Варвара сначала не поверила сплетне, стала совестить казачек, а потом и ей в душу закралось сомнение. «Михаил-де ездил в Москву, не спутался ли где в дороге с чужой бабой?.. С кем грех не бывает?..»
– Им, мужикам-то, – сказала Маланья, – веры нет, всё едино без обмана не проживут. А мы сидим тут на Дону, глядим, как пыль на дороге поднимается, не едет ли муженек, гадаем, глаза проглядываем… А они вишь что творят?..
– Да пропади он пропадом город Азов, камни серые, пропади стены крепкие…
Зашумело в горячих бабьих головах.
– А пойдем, – закричали казачки, – башни поразгромим, полячек за волосы повытащим и прибьем всех!
– Пойдем! – загалдели другие. – Чего ждать! Горя хлебать? Не любо!
– Пошли, бабы! Берите дреколье, бревна, расколотим двери в башнях. Пусть будет ведомо атаманам, что баба не последняя статья во всех делах воинских…
Мало-помалу к ночи в крепости разыгралось такое, что и придумать не придумаешь. Все восемьсот казачьих женок вооружились чем попало и пошли…
– В этой башне сидит Блин-Жолковская!
– А тут утаили Ядвигу астраханскую! Кому достанется?
– Кому? Кто больше всех ездил в Астрахань – Ивану Каторжному!
– Тут, бабоньки, – Констанция Конецпольская. Стало быть, прикончим бабу! Да баба-то с волосок. Не Старому ли назначена? Была ж у него до Ульяны Фатьма-тополина. Такая ему по нраву… Вот дьяволы!
И пошло гулять горячее дело по крепости. Казакам с бабами справиться было не под силу.
– Осатанели! В уме ли вы, бабы?! И откуда вам взбрело такое в голову?! – говорили им атаманы. – Остыньте, бабы… бабоньки!..
Где там! Кричат, с кулаками к носам казачьим лезут, за бороды хватают…
Бабы начали разбивать башенные ворота. Тогда к ним вышел Алексей Старой, заговорил:
– Нечистое дело делаете! Срам один! Вас взяли в Азов, как самых сметливых, а вы творите непотребное. И атаманы вам не атаманы, и казаки, выходит, одна блудня, и крепость вам не крепость. Готовы перетоптать все наше добро. В уме ли вы, окаянные?!
– Не верим, Алексей Иванович, – закричали бабы, – не то нам сказываешь! Почто понавезли сюда баб непутевых? Почто срам над нами учинили? Не вы тут будете атаманствовать, а мы! Не дозволим!
Вышел Иван Каторжный. А бабы ему:
– Атаман ты хорош и пригож, дел твоих много, знают о том и малые и старые. Но и тебе не покрыть позора своей славой. Сами рассудим! Кончилось дело атаманское, стало дело бабское!
Гудели улицы. Над башнями стоял гам, злобные крики.
– Дело государственное, но коль, вы все поставили в подозрение, завтра на Судейском поле тех баб из Астрахани, Казани, Черкасска судить будем открыто. Каждый волен будет сказать свое мнение. Атаманы ни в чем не повинные. Дело решится так, как ему должно решиться. Вину их вы все узнаете. Не горячитесь…
Но долго еще не могли уняться казачки, ломились толпами в тюрьму, бегали к воротам замка. И только атаман Черкашенин остановил их:
– Бывал я, милые бабочки, и в Казани, и в Астрахани, и в Москве, видел царей, битвы великие и малые, а такой злобной силы, что пороха сильнее, не видывал. С вами, хорошие бабоньки, такие дела делать можно, что и сам сатана ужаснется, прости меня бог! Гляжу на вас и думаю: придет турок, пушки поставит, корабли приплывут, янычары обступят, пороху под стены Азова пять тысяч бочек подкатят, а не взять турку Азова! А по какой статье? Да по такой! Поставим вас, бабоньки, на стены крепости вместо пушек, и делу конец – не взять таких баб ни одному неприятелю, ни одолеть!
Хохотом взорвалась толпа.
– Идите по домам! Опомнитесь, лютые!
– Ладно. Пойдем! Но завтра поглядим, как главный судья осудит блудниц. Осудит не по закону – и тебе, старому, вырвем бороду!
– Коль так, то я буду знать, что служил на Дону не попусту, – улыбнувшись, сказал Черкашенин. – Согласен, идите по домам…
Утром просторное Судейское поле заполнилось казачками.
Атаман Черкашенин спокойно сидел за столом. Есаулы Порошин и Зыбин – по бокам. Гришка Нечаев – за отдельным столом. Первой привели Марину Куницкую, Она шла, гордо выпятив грудь и глядя поверх голов.
Судейское поле загудело, зашумело…
Второй привели Ванду Блин-Жолковскую. Нарядную. Пышную. Синий бархат облегал полное, холеное тело.
Гул над полем усилился, пошел волнами.
Грудь полячки часто поднималась. Камни на перстнях сверкали острыми огоньками.
Привели астраханскую Ядвигу. Волосы гладко зачесаны, тонкие губы сжаты.
– У, старая тварь! Глазища-то! А задище-то! – гневно загалдели казачки.
Всех удивила Констанция Конецпольская.
Шляхетской спеси у нее не было. Держалась просто, с достоинством, смотрела прямо, и женщины, глядя на ее хрупкий, почти детский стан, пожалели даже непутевую полячку.
Одна сказала:
– И почто им, дьяволам, понадобилось такое дите?
На Судейском многолюдном поле, куда собрались все, кто жил в крепости, восстановилась полная тишина.
Только есаулы шуршали бумагами, перекладывая их с места на место.
Толпа напряженно ждала, когда поднимется старый, заслуженный атаман, войсковой судья, и объявит вину задержанных полячек.
Наконец атаман Черкашенин встал и медленно заговорил:
– Собрались мы, люди православные, чтобы учинить суд праведный над гонителями веры нашей, над лазутчиками вражьими, каковые умыслили подкоп под государство наше. Хотят они; как пауки, оплести войско Донское паутиной липкою, увести казаков в услужение королю польскому да иезуитам римским – оторвать нас от матери-родины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127