-- Ай да Ленхен! Двадцать копеек! Вот она, женская мудрость-то.
С молоком матери, можно сказать. А тут живешь, живешь, и все
дурак дураком.
В дверь позвонили. Хозяин ушел и вернулся с Сандро, напевая:
"Итак, забудем все, дитя!"
-- Что это вы поете?
-- Понятия не имею. Сандро, хотите котлетку? Знаете, медхен
сегодня водопроводчика на порог не пустила, через дверь с ним
изъяснялась, боялась -- воры.
-- Между прочим, -- сказал Сандро, отвлекшись от котлеты, --
меня ваши воры шантажировали. По телефону. И не только.
Хозяин сидел, откинувшись, смотрел внимательно, у него даже лицо
изменилось. В дверь опять позвонили.
-- Медхен Ленхен, пойди открой.
Я пошла и не слышала конца их разговора. Вошли Шиншилла и
Николай Николаевич. Шиншилла с розами.
-- Ленхен, хотите розочки? Мне мой покровитель подарил.
-- Вам ведь подарил, -- сказала я, несколько ошарашенная.
Сандро в этот вечер рвался продолжать свою третью из тысяча
одной белой ночи; игру в карты отложили.
-- Итак, Ганс шел по пустыне за проводником в бирюзовой юбке; за
Гансом следовал прибившийся к ним на последней стоянке
неизвестный с кривым кинжалом за поясом и с длинноствольным
бедуинским мушкетом; имени своего он не назвал, и проводник стал
величать хозяина оружия Бу Фатиля. Гансу объяснили: перед
выстрелом следует запалить фитиль и пребывать некоторое время с
зажженным фитилем в зубах. Гансу пространство пустыни
представлялось абсолютно одинаковым, однообразным, лишенным
примет и ориентиров, он не понимал, каким образом определяет
проводник нужное направление, не обозначенную в простертом до
горизонта песке тропу, ведущую к находящемуся за барханами на
горизонте оазису, от которого такая же несуществующая тропа
приведет их к Пальмире.
Он спросил, любопытствуя, у проводника:
-- Как ты находишь дорогу?
-- Я много лет хожу этой дорогой, чужеземец, -- отвечал тот, --
ты, видно, забыл, что я принадлежу к пьющим ветер, мы сильно
отличаемся от оседлых существ из глинобитных хижин, от
презренных людей высохшей глины; они комки глины на пути, а мы
сами -- путь, мы его часть. Мне, как и многим из племени
бедуинов, ведомо искусство кийяфы.
-- Что такое кийяфа? -- спросил Ганс.
-- Умение читать пустыню. И не только пустыню, может, и саму
жизнь тоже, и ее письмена, сина. Я умею читать следы на песке;
отличаю следы верховых верблюдов от следов вьючных и след
верблюда от следа верблюдицы; я знаю, кто следовал в караване:
воины врага или мирные купцы. Я могу отличить след мусульманина
от следа неверного, след девственницы от следа женщины, след
рыжего муравья от следа черного. Невидимая для тебя тропа
светится передо мной даже в ночи. Мастер кийяфы -- а я отношусь
к таковым -- умеет найти воду и распознать ценные минералы и
самоцветы; я вижу сквозь землю, о чужеземец. Я читаю судьбы по
человеческим лицам и могу определить характер по расположению
родинок на теле.
Идущий позади хмыкнул.
-- Ты зря смеешься, Бу Фатиля, -- сказал проводник, -- мастер
кийяфы знает немало лишнего не только о прошлом, но и о будущем;
однако я считаю недостойным уклоняться от судьбы; все в руках
Аллаха, а Аллах велик.
-- Если ты говоришь правду, -- сказал Бу Фатиля, -- найди нам в
этих песках хоть один самоцвет.
-- Изволь, -- отвечал бедуин, -- но нам придется отклониться в
сторону и несколько задержаться в пути; однако, я полагаю, нам
спешить некуда.
Гансу было не вполне ясно, от чего они уклоняются, потому что
песок везде песок, и для него пустыня не была открытой книгою;
через некоторое время проводник остановился, вынул из-за пояса
короткую лопатку, бросил ее хозяину мушкета и, указуя перстом,
промолвил:
-- Копай тут.
Они с Гансом уселись поодаль и ждали. Долго копал Бу Фатиля,
дважды останавливался, говоря, что проводник, должно быть,
ошибся, но, наконец, лопата со скрежетом натолкнулась на некое
препятствие, и, вскрикнув, он вытащил из выкопанной
довольно-таки обширной и глубокой ямы кованый ларец. В ларце
было полно золотых монет, смарагдов, жемчуга, лала, иранской
зеленоватой с прожилками бирюзы, сапфиров и серебряных
браслетов.
-- Закопай яму, -- сказал проводник, -- не оставляй на теле
пустыни отметин.
-- Чье это? -- спросил Ганс.
-- Наше! -- отвечал Бу Фатиля.
-- Ты знал о кладе?
-- Я увидел его сквозь песок. Полагаю, кто-то из эль-аггадских
молодцов припрятал ларец давным-давно и не смог за ним
вернуться.
-- Как мы это разделим? -- спросил Бу Фатиля. -- Раз ты указал,
твоя доля должна быть большей, как ты думаешь?
-- Разделим поровну на троих, -- сказал проводник.
-- Нет! -- вскричал Ганс. -- Мне чужого богатства не надо! К
тому же, может быть, припрятавший клад был вором или
разбойником.
-- В Эль-Аггаде все воры, кроме младенцев, -- сказал проводник.
-- Возьми хоть один драгоценный камень на память, чужеземец.
Ганс выбрал нитку жемчуга для Анхен.
-- Недаром росли у нее в палисаднике маргаритки, -- сказал
Леснин.
-- При чем тут маргаритки? -- спросила я.
-- Маргаритас анте поркас, что означает "Метать бисер перед
свиньями". В оригинале-то не бисер, а жемчуг, "маргаритас".
-- После двух стоянок, -- а на последней проводник пел Гансу
бедуинские песни с одинаковым рефреном -- плачем по покинутым
стоянкам, по следу шатра и праху костра, -- они дошли до
Пальмиры, чьи золотистые стены и желтые капители колонн,
подобные кронам пальм, поднимались из желтого песка.
-- Вот цель твоего путешествия, сина, -- сказал Гансу проводник.
-- Прощай.
-- А разве вы не войдете в город?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32