-- Ни к чему, -- сказал Шиншилла, -- оставь, где лежал. Все
равно у них есть свой ключ от этой двери. И сто отмычек. Нечего
себя тешить. Ключ она отвезет. Иди, поучись немного. Займись
делом. Я тебя провожу до Невского.
Прохожие поглядывали на заклеенную бровь Шиншиллы. Синяк уже
окружал ссадину, и легкий отек оттенял верхнее веко. Шиншилла
взял меня под руку.
-- Хорошо смотримся, -- сказал он. -- Барышня и хулиган.
На Невском он церемонно поцеловал мне руку.
-- До вечера, барышня.
-- Ты до вечера в тюрьму не загреми, хулиган. Домой не ходи.
Гуляй по бульварам. Если сережка с собой, не забудь к вечеру в
ухо вдеть.
-- Я и губы накрашу. Перед тем, как войти. Чао.
В институте ждали меня консультации по истории КПСС, практика по
рисунку в железнодорожном депо и К.; последний с предложением
покататься на "речном трамвае". После депо и перед пещерой
трамвай речной был в самый раз.
Он плыл, белый пароходик, по темно-синей невской волне мимо
казематов Петропавловской крепости, и вздрагивали гулкие
равелины от громогласной музыки из серебряного радиорупора, под
которым мы сидели, пили лимонад, заедая его "Мишкой на Севере",
эклерами и бутербродами с завалящей колбасой.
Певица с певцом, сменяя друг друга на посту, под шум патефонной
затупившейся иглы о заезженную пластинку блажили про любовь. Кто
пел и что, я не помню; "Ландыши"? "Тишину"? "Мишку"? Или сии
шедевры возникли позже?
В общем, утомленное солнце нежно с морем прощалось. Море было не
так и далеко, о нем напоминали и пароходик, и свежесть речная, и
портальные краны в некотором отдалении; солнце же вполне могло
утомиться, светя всегда, светя везде, до дней последних донца.
Приближался вечер, хотя я его не ждала, спадала жара,
нагревшиеся гранитные парапеты начинала омывать прохлада. Глядя
на ангела с петропавловского шпиля, я вспоминала Эммери. На
корме, на ветру, мы целовались с К. Радиорупор наяривал "Брызги
шампанского". Северная Пальмира была ужасающе прекрасна,
наставало время призраков, развалин, джиннов, мытарей, луней,
нетопырей и прочих ночных видений, в белую ночь становящихся
прозрачными.
На лодочной станции К. взял лодку напрокат. Мы поплыли к
Чернышову мосту. У одного из спусков набережной за мостом я
выскочила из лодки и помахала отчаливающему К. рукой; он помахал
мне в ответ. Поднимался ветер, неся пыль, гоня плавкий воздух,
облака приближались, легкая мгла подернула сверкающие оконные
стекла, придав им ртутный блеск.
Стуча каблуками, обметая стены маленьким кринолином широкой
ситцевой юбки с подкрахмаленной нижней юбкою, я взлетела по
узкой лестнице в комнату, где уже зажгли свечи и сдали карты.
Леснин обернулся и сказал мне:
-- Не сломайте каблук, Лена.
Явился, не запылился. Рука перевязана. Визави сидел Шиншилла в
атласном тюрбане с перышком (в костюмерной, видать, свистнул),
надвинутом до переносицы и скрывающем повязку на лбу. Фингал
подгримирован. Глупости, подумала я, тем заметнее. Разглядев,
что он и впрямь намазал губы мерзкой оранжевой жирной помадой, я
не выдержала и улыбнулась. Шиншилла подмигнул мне, благо правый
глаз у него был здоровый.
-- Надеюсь, Ленхен, -- сказал Хозяин, -- что ты не упала в
душевой, не прищемила руку дверью и не вывихнула лодыжку из-за
своих несусветных каблуков.
-- Обошлось, -- сказала я, -- правда, я прищемила голову,
прикусила язык и обожгла ухо. Однако терплю, в терпении красота,
чтобы не сказать красотища, ас-сабр джамиль, чужеземец.
-- А ухо-то чем обожгли? -- спросил Николай Николаевич.
-- Замочной скважиной, -- предположил Камедиаров.
-- Соляной кислотой, -- отвечала я.
-- Пробу ставили? -- спросил Камедиаров.
-- С духами "Огни Москвы" спутала, -- отвечала я. -- Кто же в
наше время пробу ставит? Одна печаль. На себя первым делом и
нарвешься.
-- Да неужто вы такая низкопробная? -- спросил Леснин.
-- Я вообще чурка, -- сказала я.
-- Чур меня, чур, -- сказал Хозяин.
-- Хотите, я угадаю, во что вы играете?
-- И не пытайся, -- сказал Хозяин.
-- Просим, просим, -- сказал Николай Николаевич.
-- В три листика, -- сказала я.
-- Самое смешное, что ты права, медхен Ленхен.
Неделю назад я ответила бы, что всегда права.
-- Лена, сыграйте что-нибудь на фисгармонии, -- сказал Сандро.
-- Что-нибудь восточное?
-- Не обязательно.
-- Да на ней, что ни играй, все выйдет Бах, -- сказал Николай
Николаевич. -- Баха играют -- Бах, Гедике -- Бах, этюды Шитте --
Бах, "Амурские волны" -- тоже Бах.
Я послушно пошла к фисгармонии и сыграла сначала "Отзвуки
театра", а потом "Болезнь куклы".
-- Как хорошо ты играешь сегодня, -- сказал Хозяин.
-- И вы все играете замечательно, -- сказала я. -- К сожалению,
я не знаю правил, поэтому не могу оценить игру по достоинству;
предусматривается ли в конце выигравший или одни проигравшие?
Эммери неотрывно смотрел на меня поверх карточного веера.
-- Я вам сейчас все объясню, -- сказал Сандро, --
подразумевается и выигравший, и проигравшие. Сумма кона в нашей
компании ограничена, потому, достигнув предела, игроки должны
будут открыть карты. По ходу игры можно вскрыться, посмотреться,
вступить в свару, можно темнить, можно перетемнить. А кто
наберет больше очков, тот и выиграл. Поняли?
-- Конечно, поняла, -- отвечала я. -- Вступили в свару, темнили,
перетемнили, достигли предела, открыли карты, а у кого больше
розовых очков, тот и выиграл.
-- Надежды подает, -- сказал Шиншилла. -- Еще немного, и на
пароль "сдавай" она выучится отвечать отзывом "сними".
-- Да, глядишь, и в мушку, и в баккара будет резаться, -- сказал
Камедиаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32