Кажется, это было в Райхенберге. В 1934 году под флагом сборной команды Москвы мы приехали на очередную встречу с рабочей командой. До этого сборная Москвы сыграла с сильной профессиональной командой «Жиденице», которую, впервые встречаясь с профессионалами, победила со счетом два-один. Резонанс от этой победы был огромный. Европейская пресса широко комментировала успешный дебют советских футболистов на профессиональной арене.
Настроение у нас было хорошее, и моросящий дождь совсем его не портил. Да мы и не замечали дождя. Окруженные большой толпой зрителей, мы едва успевали отвечать на рукопожатия и восторженные приветствия.
В Чехословакии было неспокойно. Профашистские элементы рвались к власти, готовые из корыстолюбивых интересов пойти в услужение к нацелившемуся на страну коричневому фюреру.
В поездке нас сопровождал Антонин Запотоцкий, тогда член парламента от коммунистической партии. Запотоцкий, очень любивший футбол, был нашим переводчиком и наставником, помогал ориентироваться в местной обстановке. Мы нуждались в этом, потому что были полны революционного энтузиазма и, встречая со стороны народа неподдельно восторженное отношение, готовы были прямо с футбольного поля идти на баррикады во имя мировой революции. А наши руководители Иван Андреевич Демин и Иван Иванович Харченко, воспитанники комсомола, ровесники нам по возрасту, в энтузиазме, пожалуй, превосходили нас.
У советской делегации были уже неприятности в Кошице, где особенно проявляли себя прогитлеровские фашиствующие молодчики. Они спровоцировали в день национального праздника местную полицию, сообщив ей, что якобы группа советских спортсменов – Серафим и Георгий Знаменские, Роберт Люлько, Мария Шаманова, Зинаида Борисова – на улицах города сеют коммунистическую крамолу. Когда наши легкоатлеты вернулись в гостиницу, там их встретил отряд полицейских и водворил в тюрьму. Запотоцкий от имени компартии внес протест в парламент. Все закончилось трехдневным пребыванием спортсменов в тюрьме и высылкой из пределов страны. А «коммунистическая крамола» сводилась к тому, что наших спортсменов узнали на улице, устроили им овацию и, сопровождая их к гостинице, пели национальную песню.
В рабочем городке, куда мы приехали, встретили нас очень гостеприимно. Возник летучий митинг. Перед началом матча раздались звуки «Интернационала». Мы стояли на возвышенной эстраде и громко под дирижирование Харченко пели революционный гимн вместе со всеми зрителями, наполнившими трибуны стадиона. Удивительно торжественная была эта минута.
Вот тогда мы и увидели шедшего к нам по полю старичка в шляпе, в сером поношенном плаще, с обвисшими белыми усами.
Он подошел к эстраде, снял шляпу, обнажив пушистые белые колечки вокруг огромной лысины, и замер в торжественной позе, беззвучно шевеля губами.
Когда мы сошли с эстрады, он подошел к нам и сказал, как мне запомнилось, следующее:
– Извините, господа, но я не мог себе отказать в удовольствии приветствовать вас с замечательной победой над профессиональной командой в городе Брно.
Когда-то я имел прямое отношение к русскому футболу, чего, к сожалению, не могу сказать о футболе советском. Но я искренне желаю ему самого широкого процветания, как и всему советскому спорту.
Вежливо поклонившись, отведя руку со шляпой в сторону, он выслушал нашу благодарность за добрые пожелания и добавил:
– На прощание разрешите отрекомендоваться: я бывший товарищ председателя Московской футбольной лиги, Роберт Федорович Фульда.
Грустно было смотреть на этот обломок былого футбольного величия, когда старческой походкой Фульда двинулся к выходу со стадиона.
Да, Октябрьская революция сказала свое слово и в футболе. Кто-то, подобно Фульде, не выдержал экзамена на право строить новую жизнь, оказался за чертой Родины, позднее горько раскаиваясь в своих ошибках. Кто-то, оставаясь по эту сторону черты, но потеряв возможность меценатствовать и своевольно распоряжаться в клубе, отошел от футбола. Но клубы от этого ничего не потеряли. Они продолжали существовать и в новых условиях стали широко привлекать к управлению общественный актив.
Вспоминая эти давние годы, я вижу, что преемственность в футболе при переходе от российского к советскому сохранилась и в Москве. Не ушли из футбола энтузиасты, стоявшие до революции у его руководства, такие, как Д. М. Ребрик, И. А. Гридин, Н. А. Гюбиев и многие другие.
О последнем мне хочется сказать больше. То есть столько, сколько его деятельность и личность заслужи вают. Дело в том, что его принадлежность на определенных этапах к разным клубам во многом помогает проследить и за историей их развития.
Я помню фамилию Гюбиева с самых ранних лет, с момента приобщения к футболу. О нем рассказывали невероятные истории. Однажды в припадке отчаяния, когда патронируемая им команда проиграла матч, он с размаху саданул по штанге золотыми часами, и от хронометра остались одни помятые крышки, ставшие добычей каких-то болельщиков.
А между тем в жизни Николай Александрович был удивительно мягкий и вежливый человек. Он был женат, но детей не имел. Любимым «сыном» для него стал футбол. И может быть, своенравность «ребенка» выводила его из себя. Отец хотел, правильнее сказать, жаждал только выигрыша, а «ребенок» частенько делал ничьи, да не так уж редко и проигрывал.
Но никакие передряги и потрясения не могли его разлучить с любимым детищем. Он нес немалые личные расходы, пребывая сначала в должности заместителя председателя, а позднее председателя правления Замоскворецкого клуба спорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100