Пышнотелая женщина – это туго сплетенные мышцы! Лучше тугих, мускулистых грудей нет ничего на свете! Не променяю их даже на кулинарные чудеса нашей доньи Лупе. Не смейся, Литума, я говорю истинную правду. Ты в этих делах ничего не смыслишь, так слушай и просвещайся! Мускулистый живот, мускулистый зад, мускулистые бедра – это яства, достойные только королей, князей, генералов! Ах, боже мой! Вот такова и владычица моего сердца, друг Литума! Она не жирная, нет! Она не толстуха! Она – пышнотела! Она – мускулиста, черт бы меня подрал. И за это я ее люблю.
Литума из уважения к начальству посмеивался, но на донью Лупе рацеи лейтенанта никакого действия не оказывали. Она была невозмутима и, казалось, равнодушно принимает все это к сведению. «Выжидает лейтенант, – догадался Литума, – ему неймется так же, как и мне». Когда же он решится? Но лейтенант не спешил и совершенно не собирался слезать с облюбованной темы.
– Ты вправе спросить, Литума: «Откуда это, мол, лейтенант решил, что донья Адриана не толста, а пышнотела? Проверял он ее, что ли?» Признаюсь тебе, Литума, да! Но чуть-чуть! Там прижмешь, тут ущипнешь мимоходом. Я знаю, что ты сейчас думаешь. Правильно думаешь. Детские игрушки, думаешь ты. Но ведь я кое-что видел, Литума. Я выдам тебе свою тайну. Я видел, как донья Адриана купалась. Знаешь, за маяком, где скалы и такая пропасть крабов? Ну, там всегда купаются старухи, боясь, как бы за ними не подглядели? Зачем, по-твоему, я каждый день исчезаю, прихватив бинокль, а тебе говорю, что иду пить кофе в отель «Ройаль»? Зачем я лезу на эту скалу, которая как раз над пляжем? Все затем, Литума. Затем, чтобы увидеть мою любовь в одной розовой нижней юбке, а когда эта юбка намокает, она делается почти прозрачной. Ради бога, донья Лупе, принесите мне воды! Я горю! Залейте во мне это пламя! Вот тогда я и понял, друг Литума, что значит «пышнотелая женщина»! Литые ягодицы, литая грудь, сплошной мускул – от шеи до пят! Я вот как-нибудь возьму тебя с собой, полюбуешься. Одолжу тебе бинокль. Увидишь, что я прав. Увидишь самое аппетитное тело во всей Таларе! Да, Литума, я не ревнив, по крайней мере, к моим подчиненным. Да, если будешь хорошо себя вести, отведу тебя к той скале. Увидев эту чудо-женщину, ты с ума сойдешь от счастья.
Лейтенант, черт возьми, вроде бы забыл, зачем они приехали в Амотапе, но в ту минуту, когда Литума совсем было потерял надежду и терпение, тот вдруг замолк. Потом снял свои темные очки – Литума заметил, как колюче поблескивают его глаза, – протер стекла платком, снова водрузил очки на нос. Безмятежно раскурил сигарету и сладким голосом сказал:
– Донья Лупе, а донья Лупе! Присядьте с нами на минуточку. У нас к вам дельце.
– Какое еще дельце? – стуча зубами, проговорила женщина. Ее трясло как в лихорадке. Литума заметил, что и его бьет дрожь.
– Поговорить с вами хочу о Паломино Молеро. О ком же еще? Не о возлюбленной же моей нам с вами беседы вести, сами посудите. Подойдите-ка. Ближе, ближе. Сядьте.
– Не знаю, про кого вы толкуете, – сказала хозяйка, как автомат опускаясь на стул. Она показалась Литуме еще костлявей, словно ссохлась на глазах. – Клянусь вам, не знаю, – повторила она, кривя рот.
– Вы прекрасно знаете, кто такой Паломино Молеро, – с легкой укоризной отвечал лейтенант. Он перестал улыбаться, и Литума, потрясенный его ледяной суровостью, подумал: «Ну, наконец-то мы все сейчас узнаем». – Солдатика с авиабазы, которого прикончили в Таларе. Того, которого прижигали сигаретами. Того, кого повесили, кому вогнали в задний проход здоровенный кол. Паломино Молеро, который так славно пел болеро. Он был здесь, на этом самом месте. Не припоминаете?
Литума увидел: женщина широко раскрыла рот, выпучила глаза. Но ни слова в ответ. Так и застыла, дрожа всем телом.
– Буду с вами откровенен, донья Лупе. – Лейтенант выпустил облачко дыма и, словно позабыв обо всем на свете, следил, как оно тает в воздухе. – Если вы нам не поможете, если станете запираться, окажетесь, донья Лупе, в такой заднице, откуда вам вовеки не выбраться, – вдруг заговорил он с прежней суровостью. – Вы уж простите за такое неделикатное выражение – я хочу, чтоб вы поняли, насколько серьезно дело. Я не хочу вас арестовывать, везти в Талару, сажать в тюрьму, где вы останетесь до конца дней своих как соучастница преступления и укрывательница убийц. Уверяю вас, донья Лупе, я этого вовсе не хочу.
Ребенок продолжал возиться на горшке, и Литума поднес палец к губам. Малыш показал ему язык и улыбнулся.
– Убьют меня, – со стоном вымолвила наконец женщина. Однако в глазах ее не было слез – только ненависть и животный ужас. Литума затаил дыхание: ему казалось, что, если он шевельнется, если скрипнет стулом, случится непоправимое. Лейтенант тем временем медленно расстегнул кобуру. Достал пистолет и брякнул им об стол, отодвинув тарелку с остатками обеда.
– Ни один волос не упадет с вашей головы, донья Лупе. Расскажите нам честно и откровенно все, что знаете. Эта штука защитит вас, если потребуется.
Где-то далеко прорезал тишину истошный крик осла. «Случка, должно быть», – подумал Литума.
– Они мне грозили, они сказали: хоть слово пикнешь – убьем, – вскинув руки, завыла женщина. Закрыв лицо ладонями, она корчилась на стуле. Слышно было, как стучат у нее зубы. – В чем я-то виновата, сеньор полицейский, я-то что плохого сделала? Умру я, на кого детей покину? Мужа моего трактор задавил.
Игравшие в песке ребятишки, услышав ее вопль, на минуту обернулись, но сразу же потеряли к ней интерес и снова занялись своим делом. Самый маленький, тот, что лепил куличики, пополз к дверям. Солнце вызолотило его кожу, пронизало светом кудряшки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39