– А вот ревнивцу этому придется весьма солоно, – тоном глубокого сочувствия сказал лейтенант. – Рикардо Дуфо. Ричарду. Его ведь так зовут, да? Разумеется, любой судья, знающий свойства сердца человеческого, признает ревность смягчающим обстоятельством. Я, по крайней мере, придерживаюсь именно такого взгляда на вещи. Если мужчина сильно любит женщину, он не может не ревновать ее. Я это потому говорю, сеньорита, что знаю, что такое любовь и потому что сам очень ревнив. Ревность помрачает рассудок, не дает мыслить здраво. Ревность – все равно что алкоголь. Если ваш нареченный сумеет доказать, что во время убийства находился в помраченном состоянии – запомните, это ключевое слово! – по-мра-чен-ном состоянии рассудка, его могут признать невменяемым и освободить от ответственности. Если повезет и если найдется толковый адвокат – выкрутится. Так что и о нем вам не следует особенно тревожиться.
Он снова поднес кружку к губам и звучно отхлебнул кофе. Козырек фуражки затенял ему лоб, глаза прятались за темными стеклами – Литума видел только усики, рот и подбородок. Однажды он спросил его: «Тут же темно, чего вы очки свои не снимете?» А тот ему ответил: «Чтобы по глазам ничего нельзя было прочесть».
– А я и не тревожусь, – вполголоса сказала девушка. – Я его ненавижу. Что бы с ним ни сделали, все будет мало. Я все время ему это говорила в глаза. Однажды он ушел, а потом вернулся с револьвером. И сказал мне: «Вот тут надо нажать. Возьми. Если ты так меня ненавидишь, я заслуживаю смерти. Что ж, убей меня».
Наступило долгое молчание, нарушаемое только потрескиванием жира на сковороде и невразумительными жалобами пьяного. Он шел прочь, приговаривая: «Никто меня не любит, никому я не нужен, пойду к знахарке из Айабаки, она мне вылечит ногу».
– Я убежден, что у вас доброе сердце и что вы никогда никого не убьете, – сказал лейтенант.
– Не валяйте дурака! – вскинулась вдруг Алисия Миндро. Подбородок у нее вздрагивал, ноздри раздувались. – Не валяйте дурака и меня не считайте дурой! Очень вас прошу! Я уже взрослая!
– Извините, – кашлянув, сказал лейтенант. – Я неправильно выразился.
– Неужто она не знает, была ли влюблена в Паломино? – пробормотал Литума. – Или у них с Паломино до серьезного не дошло? Или она его не успела полюбить хоть немножечко?
– Я успела его полюбить совсем не немножечко, – не задумываясь, ответила девушка. Она не повернула к полицейскому головы, смотрела прямо перед собой. Гнев ее улегся так же быстро, как и вспыхнул. – Я очень любила Паломино. Если бы мы нашли в Амотапе священника, я стала бы его женой. А то, о чем вы думаете, – мерзко. У нас все было не так. У нас все было прекрасно. Теперь еще и вы вздумали придуриваться?
– Брось, Литума, – сказал лейтенант, но в голосе его полицейский не услышал упрека. Он понял, что тот вообще обращается не к нему и произнес эти слова для того лишь, чтобы развязать язык Алисии. – Если б не любила, так, наверно, не убежала бы с ним. Или ты считаешь, что Паломино увез сеньориту силой?
Алисия Миндро промолчала. Все больше насекомых с жужжанием вились вокруг лампы. Слышней стал гул прибоя. Продолжался прилив. Рыбаки, наверно, готовят снасть; дон Матиас со своими подручными тащат «Таларского льва» в воду, а может быть, уже выгребли в море. Литума почувствовал, что ему хочется быть с ними, а не сидеть здесь, слушая все это. И все же он проговорил почти шепотом:
– Ну а как же ваш жених, сеньорита? – и покуда шептал, ему казалось, что он балансирует на непрочном канате.
– Он имеет в виду вашего, так сказать, официального жениха, – пояснил лейтенант. Когда он говорил с девушкой, голос его смягчался. – Ибо если вы полюбили Паломино Молеро, на долю лейтенанта Дуфо осталось одно только это звание. Он служил вам прикрытием от вашего папы, не правда ли? Нечто вроде ширмы, так?
– Так, – кивнула девушка.
– Это для того, чтобы полковник не узнал про ваши отношения с Паломино? – продолжал гнуть свое лейтенант. – Ведь ему вряд ли пришелся по вкусу роман его дочери с рядовым.
Жужжание насекомых изводило Литуму, как незадолго до этого – скрежет велосипедного обода.
– Он завербовался, чтобы быть поближе к вам? – спросил он и понял, что на этот раз не притворяется: в голосе его звучала та самая скорбь, которую он ощущал всякий раз, когда вспоминал о Паломино. Что тот нашел в этой полоумной девчонке? Что у нее есть, кроме белой кожи да высокого положения? Или так подействовали на него эти ее резкие смены настроений, эти невероятные переходы от бешенства к безмятежности?
– А бедный ревнивый Рикардо ничего не понимал, – вслух размышлял лейтенант, раскуривая сигарету. – А начал понимать, начал и ревновать. Вот тут-то и нашло на него по-мра-че-ние. Он натворил дел и вне себя от страха и раскаяния прибежал к вам. Прибежал и сказал рыдая: «Алиса, я – убийца! Я зверски убил того солдата, с которым ты сбежала от меня!» Тут вы и сказали ему, что никогда его не любили, что вы его ненавидите. Вот тогда он и принес вам пистолет. Но вы его не убили. Это все пока были цветочки. А вот и ягодки: полковник запретил Дуфо видеться с вами, потому что зять-убийца еще хуже, чем полукровка с улицы Кастилии, да к тому же еще рядовой солдат. Бедный Рикардо. Вот и вся история. Я в чем-нибудь ошибся?
– Ха-ха, – засмеялась она. – Во всем.
– Я сделал это намеренно. Что ж, поправьте меня.
Она еще способна смеяться? Не послышался ли ему этот короткий, издевательски жестокий смешок? Но вот она снова стала серьезной, напряженно застыла на краешке стула, плотно сомкнув колени. Руки у нее были такие тонкие, что Литума без труда охватил бы ее запястье двумя пальцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39