Другая женщина в жизни Чабба, его мать, умерла в апреле 1960-го. Больше ничего о ней разузнать не удалось, так что через эту историю она пройдет, как давно угасший пожар, оставивший лишь следы на стволах обожженных деревьев.
Она вышвырнула мужа из дому – почему она так поступила, даже ее сын не знал. Миссис Чабб работала в перчаточном отделе «Дэвида Джонса» , и умерла, имея десять фунтов и пять шиллингов на банковском счете. Много лет спустя, в Куале-Лумпур, сын все еще кипел негодованием, вспоминая ее крохоборство, мисочки с остатками пищи в холодильнике на керосиновом движке. Он словно не замечал, как въелись в него самого ненавистные привычки: когда он живописал свое аскетическое прозябание в Четсвуде, единственный стул, единственный набор столовых приборов, дух захватывало – до какой же степени человек не осознает себя.
Нуссетта была ослепительно, потрясающе другой – экзотическая, беззаботная, бесстрашная, расточительная. Сколько бы Чабб ни твердил, что не был влюблен, он, конечно же, восхищался ею и теми ее опрометчивыми поступками, которые осудил бы в любом другом человеке. Нуссетта всегда лгала о себе, перекраивала прошлое по собственной прихоти. С 1945 года по 1952-й она пять раз меняла профессию и дважды – национальность. Обзаведясь рестораном, она заодно сделалась француженкой. Готовить она не умела, однако наняла повара-маори Биби и подавала гостям улиток, луковый суп и говядину аи poivre .
Чабб тем временем сочинял буклеты в своем затхлом рекламном агентстве. К 1952 году он перешел на полставки – двух вечеров работы в неделю, решил он, достаточно, чтобы обеспечить его потребности. Зато каждое утро он писал стихи. Придвигал стул к доске на козлах и творил сестины и вилланелли.
Нескладная пара – и все же, обнаружив свою беременность, Нуссетта поехала в скромный пригородный Четсвуд и положила руку Чабба на свой очаровательный животик. Означало ли это, что поэт был отцом ребенка? Наступит время, когда этот вопрос станет для него важнее всех прочих, но в ту пору Чабб трогательно уверил себя, что это не его дело.
Он явно не собирался воспитывать ребенка или помогать деньгами, да Нуссетта этого, похоже, и не требовала. К будущему материнству она готовилась с обычной веселой предприимчивостью. Убедившись, что в самом деле беременна, Нуссетта принялась обустраивать в своем коттедже детскую, намалевала на стенах автопортреты, изготовила вращающиеся фигурки-мобили и подвесила их к потолку. Заполнила шкафы и комоды пеленками и распашонками, подыскивала няню и попивала шампанское, празднуя очередную удачу.
Сидней – беспутный город, но шел всего лишь 1952 год, и даже завсегдатаи «Нуссетты» были ошеломлены, когда красавица-хозяйка превратила свою беременность (якобы без участия отца) в публичное мероприятие. По словам Чабба, каждому гостю дозволялось притронуться к животу, почувствовать, как шевелится малыш. Когда отошли воды, это было почти шоу. Весь ресторан аплодировал вслед машине, увозившей Нуссетту в больницу.
Однако, явившись с визитом, Чабб увидел, что Нуссетта мрачна и подавлена. Понадобилось кесарево сечение, идеальный животик был изуродован шрамом. Роженица утомилась, у нее все болело, а малышка выглядела сущим заморышем – шести фунтов весом, беспокойная, все время сучила ножками и никак не могла присосаться к набухшей материнской груди. Голодает, подумал Чабб. Ему стало страшно: померещилось, будто младенец судорожно, отчаянно бьется за жизнь.
А Нуссетта, всегда легкая и живая, сделалась жесткой, недоброй. Она вовсе не хотела ребенка, понял Чабб, и впервые рассердился на нее.
Однако днем позже атмосфера прояснилась: в палате толпились люди, открыли шампанское, Нуссетта вновь была щедра и беззаботна. Когда все ушли, Чабб еще посидел, глядя, как Нуссетта кормит ребенка. Видимо, шампанское сняло напряжение, она даже прижалась лицом к темноволосой головке – а потом Чабб пешком прошел девять миль из Пэддингтона обратно в Четсвуд, и ласковый северо-восточный ветерок дул ему в лицо.
На следующий день ветер задул с юга, но хотя в женском отделении дрожали стекла, сама палата была залита солнцем и заставлена цветами. Малышка спала в палате новорожденных. Молодую мать навестил Джо Кэхилл, премьер Нового Южного Уэльса, и принес еще шампанского, на подоконнике и ночном столике стояли пластиковые стаканы. Прибирая их, Чабб наткнулся на какие-то бумаги – больничные счета, подумал он, и сунул их в карман. Чуть позже, когда автобус до Варунги пролагал себе путь на север через мост, Чабб достал документы и прочел, что новорожденная дочь Нуссетты Марксон и неизвестного отца отдается приемным родителям.
Он вышел на ближайшей остановке и взял такси до Пэддингтона. Нуссетта выслушала его упреки равнодушно и неуступчиво.
– Не стоило рыться в моих бумагах, Кристофер, – только и сказала она.
– Я не рылся. Я думал, это квитанция.
– Даже если это квитанция, это мое дело. Верни мне бумаги.
Чабб впал в неистовство:
– Не смей ее отдавать!
– Дорогой, не могу же я сама ее воспитывать.
– Зачем же ты няню искала?
– Няня – не мать. Разве можно допустить, чтобы ребенка растила прислуга?
И тут, по словам Чабба, произошло нечто странное.
– Я вдруг возненавидел ее, и не спрашивайте, почему-ла. Я сказал ей, что возьму ребенка себе.
Любая женщина знает, как страшен становится в гневе такой вот крупный, всегда уравновешенный мужчина, а Чабб, широкоплечий, с крепкими ногами, в молодости, наверное, был достаточно грозен. Однако не в характере Нуссетты обнаруживать свой страх – она попросту расхохоталась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74