Она борется. Она не хочет снова подпасть под его влияние.
Но внезапная боль заставляет ее опомниться. Кольцо, это ненавистное кольцо, хвастливо сверкающее на его большой руке, впивается ей в плечо. Кэтэ тихонько, чтобы не обидеть его, высвобождается из его объятий.
- Конечно, я рада, - отвечает она. - Но боюсь, у меня не будет ни одной спокойной минуты, пока, - она ищет подходящее слово, - пока Пауль там.
- Чепуха, - самоуверенно заявляет Оскар, - пусть это не смущает тебя. С твоим братом все будет улажено - я позабочусь обо всем сам.
Кэтэ выпрямляется, потом опускает плечи, как бы сбрасывая тяжесть. Сидит усталая, опустошенная, ей пришлось напрячь все силы. Он смотрит на нее.
- Прошу тебя, предоставь все мне, - уговаривает он ее заботливо, ласково. - В твоем положении нельзя волноваться. Прошу тебя, Кэтэ, побереги себя.
И минуту спустя, улыбаясь, грубовато, но дружелюбно говорит:
- Послушай, Кэтэ, ну, как же теперь? Может быть, ты наконец дашь мне ключ?
Это старый спор. Оскар давно просил ключ от ее квартиры, но Кэтэ отнекивалась, ей казалось, что, отдав ему ключ, она окончательно потеряет свободу.
Она кивает. Теперь уж ничего не поделаешь, теперь она вынуждена отдать ему ключ.
Оскар позвонил в "Колумбиахауз", где помещался штаб штурмовых отрядов, попросил к телефону начальника штаба Проэля. Ему было неприятно просить об одолжении, но он не видел другого средства вызволить Крамера.
Проэль, как всегда, прикидывался веселым, но уже само сообщение о том, что звонит Оскар, вывело его из равновесия. Его отношения с этим комедиантом все еще были неясны. Как и прежде, он с каким-то гнетущим чувством вспоминал о том вечере, когда Оскар предсказал поджог рейхстага; этот человек вызывал в нем чувство жути. Проэль пытался расплатиться с ним. Он сам напомнил Гитлеру об академии, сам позвонил министру просвещения, без его вмешательства в Гейдельберге, вероятно, даже не подумали бы устроить торжественную церемонию. И Проэлю не было неприятно, что этот человек наконец сам обратился к нему и попросил об услуге.
- Я нахожу, что это очень благородно с вашей стороны, дорогой мой, сказал он своим скрипучим голосом, - пристыдить противника своей добротой. Тут дядюшка Проэль с удовольствием поможет вам. Я прикажу принести дело вашего, как его там, Пауля Крамера, и если в деле нет ничего особенного, мы этого молодца освободим.
- Благодарю вас, господин начальник штаба, - сказал Оскар.
- Пожалуйста, не стоит благодарности, - ответил Проэль.
Осуществлять "меры предосторожности" Проэль поручил Цинздорфу.
- Послушай-ка, мой мальчик, - сказал он, - мы посадили известного тебе Пауля Крамера. Если нет каких-либо особо важных причин, я бы хотел выпустить этого субъекта. За него хлопочет видный член партии; и, насколько я понимаю, такие интеллигенты в настоящее время не опаснее обгоревшей спички.
Цинздорф все сразу сообразил. Видный член партии - это, разумеется, Оскар Лаутензак. Предположение, возникшее у него при виде Пауля в обществе любовницы Лаутензака, оказалось правильным, между "родственниками" существуют какие-то отношения; и он, Цинздорф, арестовав Крамера, даже сильнее, чем рассчитывал, досадил наглецу Лаутензаку, который написал ему такое плебейское письмо с напоминанием о долге. В расчеты Цинздорфа не входило выпускать из рук добычу, подобную Паулю Крамеру.
- Вы, разумеется, правы, начальник, - сказал он, - этот тип не опасен, но если один видный член партии хлопочет об его освобождении, то другой видный член партии решительно возражает.
Он с ухмылкой, нагло и доверительно смотрел в розовое лицо Проэля; не стоило и уточнять, кто этот видный член партии.
Проэль знал своего Ульриха, знал его исключительное высокомерие, его безграничную испорченность.
- Оскар Лаутензак оказал партии более важные услуги, чем ты, мой мальчик, - добродушно отозвался он.
- Зато я симпатичнее его, начальник, - возразил Цинздорф, - разве не так?
Проэль молча посмотрел на друга своими светло-серыми хитрыми глазками. Он слегка постучал карандашом по лысине, как обычно делал, задумавшись.
- Этот Лаутензак отвратителен, - продолжал Цинздорф. - От него так и несет потом, до того он старается - лезет все выше и выше. От него смердит. Уверен, что и вы, начальник, относитесь к нему точно так же. Не вижу, почему мы должны удовлетворять все капризы этого избалованного мужика.
- А сколько ты должен этому избалованному мужику? - спросил Проэль, все еще постукивая себя карандашом по лысине.
- Тысяч двадцать - тридцать, - спокойно ответил Цинздорф.
- Было бы очень нелюбезно, - заметил Проэль, - без достаточных оснований отказать в маленькой услуге столь заслуженному человеку, как Оскар Лаутензак.
- Давайте-ка я сначала покажу вам дело Крамера, - сказал Цинздорф, - я не все помню, но мне кажется, это объемистое дело, и если преднамеренно не закрывать глаза, то веских улик в нем можно найти сколько душе угодно. Между прочим, совершенно независимо от моей личной антипатии, сама партия заинтересована в том, чтобы разок проучить владельца замка Зофиенбург. Слишком он уже задрал нос. Если он вдруг преисполнился древнехристианского всепрощения, его дело. Но требовать, чтобы партия ему потворствовала, просто наглость. Я против освобождения Пауля Крамера, - деловито заключил он.
- Ты очень мил, - сказал Проэль.
Он хорошо понимал антипатию Цинздорфа и находил, что даже с объективной точки зрения его доводы не лишены основания. Лаутензак действительно зазнался; если он одарен способностью заглядывать в человеческое нутро, это еще не значит, что он имеет право во все совать свой нос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111