В тот вечер фюрер приехал рано, просидел долго. И не случайно: был самый разгар избирательной кампании, шла ожесточенная борьба. Необходимо было подогреть симпатии тех, кто финансирует движение; на этом настаивал Манфред Проэль.
Впрочем. Гитлер выглядел сегодня неплохо, трудно было поверить, что он так уж измотался и переутомился. Он опять заметил Оскара.
- Как вам кажется, господин Лаутензак, каков будет результат этих выборов? - спросил он. - Хорошее у вас предчувствие?
Оскар погрузил свой взор в глаза фюрера и, в то время как все навострили уши, раздельно и не повышая голоса, со спокойной уверенностью возвестил:
- Нам предстоит поражение, но это будет чисто германское, почетное поражение.
Никто не проронил ни слова. Фюрер молчал хмуро и многозначительно. Наконец он сказал:
- Благодарю вас за откровенность. Вы, собственно говоря, тут ни при чем, господин Лаутензак. Это судьба. Она возлагает на меня бремя уничижения, это же, по существу, проституированные выборы.
- Оказывается, вы - храбрый клоун, - насмешливо прошептала Оскару Ильза Кадерейт.
Гитлер сделал несколько шагов, подумал и снова вернулся к Оскару.
- Будьте и впредь так же правдивы, - сказал он, проникновенно глядя Оскару в глаза, - я не заставлю вас расплачиваться за коварные удары судьбы. Как только мы возьмем власть, я создам высшую школу тех таинственных наук, верным служителем которых вы являетесь.
Оскар горячо поблагодарил его.
Затем Гитлер отбыл.
- Очень сожалею, - сказал он, - что мое пребывание в кругу таких интересных людей было столь кратким. Зиг хайль!
- Хайль, господин Гитлер! - ответил опять доктор Кадерейт.
Когда Оскар прощался, Ильза сообщила ему, что на следующей неделе доктор Кадерейт уезжает в Рурскую область, чтобы навести порядок на одном из заводов покойного господина Тишлера, - этот завод теперь перешел к нему в руки. Со стороны Оскара было бы очень мило, если бы он в отсутствие Кадерейта согласился развлечь ее. Ведь он же зарекомендовал себя в этом отношении.
Оскар осматривал выставку скульптора Анны Тиршенройт, открывшуюся вчера в галерее Томазини: это первая выставка в Берлине, на которой ее творчество представлено столь полно. Все газеты поместили восторженные рецензии.
Медленно переходил Оскар от одного произведения к другому. Многие из них были ему знакомы. Вот "Швея", вот "Мальчишка, продающий газеты", смелый барельеф "Справедливость", "Философ". Была здесь и та скульптура, на которую он всегда смотрел с каким-то отвращением и даже со страхом, изображение его рук, его искусных, больших, холеных, грубых рук. "Руки артиста" - называлась эта вещь в каталоге.
Вторично прошел он через залы. Да, теперь он видел все. Но одной вещи он так и не нашел - маски. Ему уже бросилось в глаза, когда он читал газетные отчеты, что "Маска" там не упоминалась. Старуха дважды делала ее: одну она отдала ему, другую оставила себе. Но на этой выставке маски не было.
Что это? Ответ на его письмо, на его искреннюю попытку оправдаться? Или она отреклась от маски, хотя вложила в это произведение столько мастерства, любви, силы, и признает только "Руки", отвратительную вещь, которая производит впечатление чего-то мертвенного и обвиняющего?
Раздраженный, вернулся он домой. На письменном столе его ждала корректура очередного номера "Звезды Германии". Там была маленькая статейка Оскара, напечатанная с большими пробелами, чтобы текст казался длинней. Хотя Гансйорг и призывал его взяться за работу, Оскар из упрямства решил не слишком утруждать себя. А это что? Заметка о выставке Тиршенройт? Он прочел, вспыхнул, прочел вторично. "От творчества Тиршенройт, - говорилось в заметке, - веет тем дешевым состраданием к угнетенным, которое интеллигенция прошлого поколения считала хорошим тоном. "Искусство" этой женщины всего-навсего худосочный большевизм, перенесенный в культуру. Она - одно из тех явлений, которые новая Германия должна выбросить в мусорный ящик". Вся эта заметка состояла сплошь из глупых, издевательских нападок.
Оскара охватили стыд и гнев. Если заметка попадется старухе на глаза, она решит, что это он мстит ей за отречение от его маски. Нет, на такую мелочную, подлую месть Оскар Лаутензак не пойдет.
Он позвонил Гансйоргу. Грозно потребовал, чтобы заметку сняли. Гансйорг удивился, что Оскар из-за такого пустяка поднимает шум.
- Я настаиваю на том, чтобы заметку выбросили! - бушевал Оскар.
- Если бы я даже хотел, - ответил Гансйорг, - я не смог бы вечно считаться с твоими приступами сентиментальности. Номер уже отпечатан: набор другой статьи - дорогое удовольствие.
- Я заплачу, - высокомерно бросил Оскар.
- Я бы на твоем месте так не швырялся деньгами, - назидательно заметил Гансйорг. - До первого числа "Германское мировоззрение" платить больше не будет, - пожалуйста, учти это. Через час я тебя опять спрошу, готов ли ты действительно покрыть убытки. - Он повесил трубку.
Оскар сидел, задумавшись, сжав полные губы.
- Соедините меня с фрау Тиршенройт, - повелительно бросил он Петерману.
- Фрау Тиршенройт не может подойти к телефону, - доложил через несколько минут секретарь.
- Вы спросили, когда с ней можно поговорить? - осведомился Оскар.
- Фрау Тиршенройт отказывается говорить с господином Лаутензаком, произнес Петерман, по обыкновению тихо и словно в чем-то извиняясь. И все-таки Оскар уловил в его голосе беспредельное гнусное злорадство. Но он сдержался и не дал этому лицемеру по морде.
С горьким чувством поехал Оскар в отель Бельвю. Фрау Тиршенройт была дома. Оскар попросил доложить о себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111