но она только мимоходом рассеянно улыбнулась ему и за ужином села на другом конце стола.
Наконец появился фюрер, однако вечер от этого ничего не выиграл. Гитлер выглядел утомленным, озабоченным, рассеянным. Приближались выборы рейхспрезидента, на днях будет выдвинута его кандидатура, надо принимать важные решения.
Долго хранил он многозначительное молчание, затем вдруг произнес речь, и довольно длинную, говорил о выборах и о парламентаризме, пришел в азарт, распинался перед этой кучкой людей, словно на массовом митинге. Но это был не митинг, и риторика Гитлера, несмотря на то, что все присутствующие смотрели ему в рот, скорее отталкивала, чем зажигала. Он это, видимо, почувствовал и так же внезапно, как начал говорить, умолк, снова погрузился в размышления.
Оскар так долго ждал встречи с фюрером, а когда наконец ее добился, Гитлер казался недоступным. Однако отпугнуть Оскара было трудно. Он сосредоточился - молил, заклинал про себя этого столь почитаемого им человека обратить на него внимание, и - о, чудо, - Гитлер поднял голову и взглянул на Оскара, как бы подзывая его к себе.
Оскар поднялся, подошел. Еще раз быстро повторил про себя все услышанное от Гансйорга и Петермана, а именно, что Гитлер, предвидя неизбежное поражение, очень неохотно согласился выдвинуть свою кандидатуру против кандидатуры старика Гинденбурга и сделал это только потому, что того требовал престиж партии.
Фюрер сразу начал жаловаться.
- Нам приходится нелегко, дорогой Лаутензак, - сказал он, - путь, которым идет партия, - тернистый путь.
Остальные гости умолкли. Почтительно внимали они беседе фюрера с ясновидящим.
Оскар тщательно взвесил свои слова, прежде чем ответить; наконец сдержанно сказал:
- Если человек так глубоко предан идее обороноспособности, как вы, ему трудно пойти на то, чтобы состязаться с престарелым фельдмаршалом, у которого все же есть военные заслуги.
- Вы удивительно ясно выразили мою внутреннюю раздвоенность, дорогой Лаутензак, - ответил фюрер.
Оскар попытался почтительно его ободрить:
- Президент - уже старик, а вам, мой фюрер, всего сорок два года. Не может быть сомнений в том, кто победит в этом состязании.
- Да, - согласился Гитлер, заметно оживившись, - я тоже так считаю, и надежда моя очень обоснованна. Просчет невозможен.
Они посмотрели друг другу в глаза и почувствовали, как внутренне близки друг другу здесь, среди этих светских людей, - сын секретаря муниципального совета и сын податного инспектора. Они добились признания. Эти сильные мира сего не только принимают их - они почтительно окружили их и следят за каждым их словом.
- Вы совершенно правильно поняли меня, дорогой Лаутензак, - продолжал через некоторое время фюрер. - Вы поняли, что если я под давлением обстоятельств вынужден бороться с престарелым фельдмаршалом, то лишь скрепя сердце.
- Эту душевную муку, - принялся утешать фюрера Оскар, - переживали все великие немцы с самого начала нашей истории. Еще в школе мы с сердечным волнением читали прекрасные старинные немецкие стихи о Гильдебранде и Гадубранде. Отец и сын вынуждены сражаться друг против друга. Одна и та же кровь течет в их жилах, один и тот же героический дух живет в их сердцах, но они вынуждены сражаться окровавленными мечами не на жизнь, а на смерть. Неясно, почему так должно быть, их схватка как будто лишена смысла, но этого требует рок.
- Да, да, - задумчиво кивал фюрер, и ему уже слышался полет валькирий. - Этого требует рок. Тут трезвый и бесплодный разум должен умолкнуть. Ему не видны сокровенные причины, - продолжал Гитлер веско, уже начиная увлекаться. - Но у нас они в крови, дорогой Лаутензак.
Оскар, ободренный тем, что его слова нашли отклик, пояснил:
- Да, тот, кто предназначен для власти, вынужден многое претерпеть.
- Вы изобразили мою внутреннюю борьбу в словах, которым придали поэтическую чеканность, - сказал Гитлер.
Разговор с ясновидящим, видимо, расшевелил фюрера. В течение тех двадцати минут, какие он еще мог пробыть у Кадерейтов, он бодро заговаривал то с одним, то с другим гостем, несколько раз смеялся тем особым беззвучным театральным смехом, которому его обучил актер Карл Бишоф. Прощаясь, Гитлер заявил доктору Кадерейту:
- Это был приятный вечер. Благодарю вас, доктор Кадерейт.
Тот ответил:
- Я рад, господин Гитлер, что вам у меня в доме понравилось.
- Зиг хайль! - сказал фюрер.
- Хайль, господин Гитлер! - ответил доктор Кадерейт.
Престиж Оскара в глазах общества возрос, - ведь он сумел поднять настроение фюрера. Но фрау Кадерейт упрямо продолжала обращаться с Оскаром как с клоуном.
- Видите, - насмешливо заявила она, - вам удалось развеселить даже фюрера.
Однако Оскар не утратил своего хладнокровия. Спокойно, почти нагло посмотрел он в ее задорное лицо, окинул взглядом с головы до ног всю ее изящную фигуру. Он был уверен и в себе и в ней.
Пауль Крамер работал. Он диктовал Кэтэ своим низким, приятным голосом. Он оттачивал фразы, расхаживая взад и вперед по комнате. То говорил с расстановкой, то увлекался, жестикулировал. Иногда он спешил, и тогда в голосе его появлялись высокие ноты и он слегка шепелявил. С Кэтэ он совершенно не считался. Сбившись, исправлял себя и нетерпеливо качал головой, когда она хотела переспросить.
Пауль работал над статьей о возрождении магии. Господствующие классы, пояснял он, заинтересованы в том, чтобы стимулировать ее развитие. Народные массы уже начали понимать, как просто было бы устранить основное зло, надо только воплотить в жизнь некоторые логические выводы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111