рядом с ним на каменной плите другой крестьянин лущил кукурузные початки, растирая их в ладонях. Чтобы отогнать кур, он то и дело тряс высохшей изуродованной культей ноги, напоминавшей козлиное копыто.
– Шевелись, Пифанио, – поторапливал мужчина с сигарой, – солнце уже село, а ты еще скотину не поил.
Снаружи заржала лошадь, и оба испуганно подняли голову. Поверх ограды в корраль заглядывали Деметрио и Камила.
– Нам с женой лишь бы переночевать, – успокоил мужчин Деметрио.
Когда же он объяснил им, что командует частью, которая остановилась неподалеку на привал, человек с сигарой, оказавшийся хозяином, весьма учтиво пригласил их войти, а сам бросился за кувшином воды и веником, чтобы поскорее убрать лучший уголок в амбаре и достойно разместить там столь почетных гостей.
– Ступай, Пифанио, расседлай лошадей сеньора и сеньоры.
Работник, лущивший маис, с трудом поднялся. Он был в рваной рубахе, жилете и изодранных штанах, распоровшихся по бокам на полосы, подоткнутые концы которых болтались у пояса.
Смешно прихрамывая, калека заковылял к ограде.
– Как же ты работаешь, друг? – спросил Деметрио и, отстранив его, сам расседлал лошадей.
– Он у нас убогий! – крикнул из амбара хозяин. – Совсем обессилел. Но плату не зазря получает: с самой зорьки трудится. Видите, уж и солнце зашло, а он все за работой.
Деметрио вместе с Камилой отправился с обходом по лагерю. Изрезанная золотистыми бороздами равнина, голая, без единого кустика, угрюмо тянулась в бескрайнюю даль, и казалось поистине чудом, что возле домишек растут три огромных темно-зеленых ясеня с круглыми волнистыми кронами и густой листвой, опускавшейся чуть ли не до земли.
– Сам не знаю, отчего мне здесь так тоскливо, – признался Деметрио.
– Мне тоже, – отозвалась Камила.
Пифанио, надрываясь, тянул за веревку бимбалете на берегу ручейка. Огромный котел опрокидывался на кучу свежей травы, и кристальная струя, сверкая в последних лучах заходящего солнца, лилась прямо в поилку. Из нее, шумно отфыркиваясь, пили тощая корова, измученная кляча и осел.
Узнав хромого батрака, Деметрио поинтересовался:
– Сколько зарабатываешь в день, друг?
– Шестнадцать сентаво, хозяин.
Это был маленький золотушный синеглазый человечек, с гладкими и светлыми волосами.
Он принялся ругать хозяина ранчо и свою собачью долю.
– А ты, друг, и правда не зря деньги получаешь, – добродушно прервал его Деметрио. – Браниться бранишься, а сам знай себе работаешь.
И, повернувшись к Камиле, добавил:
– Всюду есть люди, которым живется еще хуже, чем нам, горцам, верно?
– Да, – ответила Камила. И они пошли дальше.
Долина утонула во тьме, звезды скрылись. Деметрио ласково обнял Камилу за талию и стал ей что-то нашептывать.
– Да, – робко ответила она.
Он ведь уже становился ей мил.
В эту ночь Деметрио спал плохо, и чуть забрезжило, вышел на воздух.
«Со мной что-то приключится», – подумал он.
Рассвет был тих и полон затаенной радости. На ясене боязливо попискивал дрозд, в коррале шуршала соломой скотина, сонно похрюкивал боров. По небу протянулась оранжевая полоска, погасла последняя звезда.
Деметрио медленно брел к лагерю. Он думал о своей Упряжке – паре темных молодых волов, не проработавших и двух лет на клочке его тучной пахотной земли. В памяти отчетливо всплыло лицо жены: нежная и безгранично покорная с мужем, неукротимо властная и суровая с чужими. Потом он попытался вспомнить, как выглядит сын, но напрасно: мальчика он забыл.
Деметрио добрался до лагеря. Разметавшись среди борозд, спали солдаты; вперемежку с ними, вытянув голову и закрыв глаза, лежали лошади.
– Хорошо бы передохнуть здесь еще денек, кум Анастасио: лошади пристали.
– Эх, кум Деметрио, знали бы вы, как я по нашим горам тоскую! Не верите? Все мне здесь не по сердцу. И скучно, и тоскливо. Ну, да кто знает, что человеку надо!…
– Сколько отсюда часов езды до Лимона?
– Тут, кум Деметрио, не часами пахнет: дня три придется скакать!
– По правде скажу, жену больно повидать охота. Оторва не замедлила отыскать Камилу.
– Улепетывай отсюда. А то Деметрио все равно тебя прогонит. Сам мне говорил. Хочет съездить за своей законной – она у него шибко красивая. Лицо белое-белое, прямо загляденье! Ну, а если не хочешь уезжать, они и для тебя дело найдут. У них есть ребеночек. Вот и будешь его нянчить.
Когда Деметрио вернулся, Камила, заливаясь слезами, рассказала ему обо всем.
– Да наплюй ты на нее – она же тронутая. Все это враки, одни враки.
И так как Деметрио не уехал в Лимон и о жене своей больше не вспоминал, Камила опять повеселела, а Оторва сделалась злой, как скорпион.

XI

Еще до рассвета отряд выступил на Тепатитлан. Всадники рассыпались по шоссе и лежавшему иод паром полю; фигуры их лениво покачивались в такт однообразному и размеренному движению лошадей, исчезая в сумеречной долине, залитой жемчужным светом ущербной луны.
Где-то далеко-далеко лаяли собаки.
– В полдень будем в Тепатитлане, завтра – в Кукио, а потом в горы, – сказал Деметрио.
– А не лучше ли, генерал, – шепнул ему на ухо Сервантес, – заглянуть сперва в Агуаскальентес?
– А что там делать?
– У нас деньги кончаются.
– Как! Сорок тысяч за неделю?
– Только за последние дни мы завербовали человек пятьсот; остальное ушло на аванс и наградные, – все так же тихо пояснил Луис Сервантес.
– Нет, мы прямо в горы. А там поглядим.
– Даешь горы! – подхватили солдаты. – В горы! В горы! Что может быть лучше гор?
На равнине им было тяжело дышать, и они с исступленным восторгом вспоминали горы, мечтая о них, как мечтают о желанной возлюбленной, с которой давно не виделись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36