– Я не знаю его преемника, меня и без того тревожит судьба вашей страны.
Тургенев молча пожал ему руку.
– Что делается в Париже? – спросил он.
– Прежде чем ответить на этот вопрос, – сказал Лагарп, – чтобы не забыть, я попрошу вас: верните мне письма покойного Александра, взятые десять лет тому назад. Сейчас мне они особенно дороги. Ни один король Франции не мог написать бы теперь так, как писал тогда мой воспитанник.
– Приму меры к тому, чтобы это исполнить, – сказал Тургенев, – но скажите же мне все-таки, что же делается в Париже?
– В Париже? – переспросил его Лагарп. – Карл Десятый поднимает руку на права третьего сословия, забывая, что, подняв руку, он может потерять голову. Я живу в Париже последний месяц и скоро уезжаю в Швейцарию. Там, среди вольных кантонов, на озерах, я позабуду отвратительное впечатление Парижа, я буду вспоминать письма покойного Александра, перечитывать их как мысли и замыслы благороднейшего монарха Европы.
Николай Тургенев увидел невозможность продолжения беседы.
Лагарп продолжал, однако, не обращая внимания на молчание Тургенева:
– Кажется, Константин является его наследником. Сумеет ли он хоть сколько-нибудь продвинуть вашу страну по пути эмансипации?
* * *
В Берлине, в русском посольстве, Александр Иванович сидел у секретаря, белый как полотно, – и руки его тряслись. Потрясающие вести пришли из Петербурга. Пакет секретный. «Но это секрет всему свету, – говорил секретарь. – Будьте уверены, что через неделю это шило вылезет из мешка. Император Константин отказался от престола. Бригадный генерал, великий князь Николай Павлович уже четыре дня как император, но благодаря тому, что отречение Константина Павловича не было никому известно, произошла заминка в присяге и было несколько залпов по войскам на Сенатской площади. Все это благополучно обошлось, но советую вам немедленно возвращаться в Россию».
«Великий князь Николай, – думал Тургенев, – ведь это же тупица, совершенно не подготовленный к управлению огромной страной. Простой фронтовик, от которого ничего ждать не можем, кроме новых петличек и застежек на военных мундирах. Однако ехать надо».
– Но что же произошло на Сенатской площади? – спросил он.
– Да ничего особенного, – ответил секретарь, – часть полков требовала Константина, а другая часть провозглашала императрицей его жену «конституцию».
– Ах вот как? – спросил Александр Иванович. – Были, значит, политические требования?
– Да, очевидно, кто-то внушил солдатам этот крик под видом защиты прав Константина.
– Тревожно, – сказал Тургенев.
– Тревожиться нечего, – ответил секретарь. – Поезжайте-ка, батюшка, поезжайте-ка в Петербург.
С очень тяжелым чувством Александр Иванович выходил из посольства. Дорогой во мгновение ока решил твердо и бесповоротно оставить Сергея в Германии, не сообщать ему никаких новостей.
Дальнейший путь держали на Мариенбад, где, несмотря на протесты, Сергей остался ждать. Ослушаться старшего брата было невозможно. Оставив Сергея в счастливом неведении, Александр Иванович доехал до русской границы и, пересев в русскую коляску, двинулся по Ковенскому шоссе. Его поражала молчаливость начальников станций, его удивляли хмурые лица. Офицер в маленьком местечке к северу от Ковны, швырнув на стол подорожную, сел против него и уставился безумными глазами. Кивер съехал набок. Пятнистая барсова шкура, украшавшая ворот, была разорвана в нескольких местах. Тургенев с тревогой смотрел на своего нежданного соседа. Офицер спросил себе обед, но, почти не притронувшись к пище, огромными глотками пил из стакана водку, потом, сошвырнув кивер на пол, лег локтями на стол и положил голову на руки. Все это молча, без единого слова. Тургенев встал, расплатился, сунул в карман подорожную и хотел выйти, чтобы сесть в экипаж, пистолетный выстрел раздался в комнате. Офицер с раздробленным черепом распластался на полу.
– Что это? Что делается?! – закричал начальник станции. – Батюшки, что делается которую неделю с господами офицерами?!
– Что делается? – спросил Тургенев тихо, в то время как пассажиры и кучер суетились вокруг самоубийцы.
– Эх, батюшка! – сказал смотритель. – Не могу вашему превосходительству словами передать! Помните двадцатый год? У меня ведь сын в Семеновском полку, пропал без вести – сказывали, что из-за зверства полковника Шварца. Так и не знаю, где он. Бабу его с ребенком выселили в тот же день из Петербурга, как его из Петербурга гнали. В холод и в стужу, одеться не дали. Выгнали с ребенком за город: иди куда хочешь. Так и пришла в двадцать лет седая баба с обмерзшими ногами на восьмую неделю ко мне в домишко! И тут опять какой-нибудь генерал виноват в смерти господина офицера! Смотрите, ведь какой молодой, а не выдержал жизни! Что это? Что это?
– Да ты не мудрец! – сказал Тургенев. – Ну, не мудри, а давай скорее лошадей!
Боль железными щипцами стискивала виски.
Глава тридцать первая
Генерал Лафайет – герой великой революции, герой американской войны за независимость, седой, голубоглазый, живой, диктовал своему секретарю Лавассеру письма, в то же время осторожно рассматривая тонкие листки папиросной бумаги, на которых Базар и Манюэль сообщали ему сведения о деятельности южнофранцузской карбонады. Лафайет входит в состав секретного комитета вместе с Буонарроти, Манюэлем, Базаром и четырьмя другими представителями не угасшего, но тлеющего европейского карбонаризма. Манюэль сообщал Лафайету: «Наши друзья потерпели поражение в Петербурге. Дымящаяся кровь русских героев поднимается к небу».
Раздался стук в дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124