– Как вам не стыдно в великий пост шляться незнамо где до поздней ночи. Нашли время ходить по гостям. Лучше б ко всенощной пошли.
Отец и дети словно по уговору молчали и подошли к матушкиной ручке. Но Катерина Семеновна гневно руку отдернула и, сверкая глазами, сказала, кивая на Александра:
– Это все вот этот, немецкий бурш, бусурманские порядки заводит. Ну, идите ужинать.
За ужином война не прекратилась. Молчание еще более сердило Катерину Семеновну. Слухи о том, что вся Германия завоевана Бонапартом, страшно тревожили старуху. Передавали слова Бонапарта о том, что он намеревается повсеместно отменить крепостное право, и поэтому Катерина Семеновна была сердита. Возвышение Наполеона кровно ее оскорбляло, словно это было лично против нее направленное злодеяние.
Во время матушкиной тирады Александр Тургенев вдруг спохватился. Он заметил, словно впервые после возвращения из-за границы, что Николай не иначе обращается к нему, как на «вы». Решил спросить его, почему, и забыл. И каждый раз забывал. Он понимал, что многолетняя разлука, разница лет, а главным образом то, что он сам теперь на положении старшего в семье, где больной отец, диктуют какие-то особые соображения Николаю. Он установил также, что Николая невозможно переубедить, если он убежден серьезно, и невозможно отговорить от раз принятого им намерения. Эти отношения между братьями остались на всю жизнь.
Глава двенадцатая
Прошло вербное воскресенье с шумным и пестрым базаром на Красной площади. Прошел пасхальный день, заутреня. На третий день пасхи Александр Тургенев с сестрою танцмейстера Иогель покупали на Девичьем поле сладкие пирожки, кружились на каруселях, стреляли в цель и громко смеялись на шутки и остроты заезжего фокусника в большом балагане.
– Не надоело вам месить грязь? – спрашивала Иогель.
– Ног под собою не чую, а только в сердце счастливое биение.
– Ну, Александр, вы сейчас опять начнете говорить комплименты.
– Не комплименты, а истину. Вы очаровательны, Нина!
– Давайте лучше говорить о погоде, а то вы не сойдете с того места, на которое заехали ваши слова.
Квартальный надзиратель с каким-то гражданским чиновником проходил по рядам палаток, мальчишки с голубями свистели, воробьи чирикали в лужах, на зелени надувались почки. В воздухе какая-то удивительная благоуханная струя протекала с полей из-за вишневых рощ, покрывавших Воробьевы горы. Была ранняя весна. Сердце щемило. Хотелось уехать куда-то далеко. Надоели матушкины ссоры. Тяжела стала батюшкина болезнь. Разговоры с братом – одно утешение. Но он уехал. И вот теперь подвернулась под бок Иогельша, такая живоглазая, с ямочками на щеках, смеющаяся, чудесная и веселая девушка. Это, конечно, не утешение в скорбях. Но шататься с ней по Девичьему полю и ехать потом в балет все-таки лучше, чем киснуть. А все-таки, когда показался Николай Михайлович Карамзин с кипою книг, почему-то захотелось спрятаться с Иогельшей за палатку. Поймав себя на этой мысли, Тургенев предложил Иогельше руку и с Ниной вместе храбро прошел мимо Карамзина. Николай Михайлович его не заметил.
– Что же вы замолчали? – спросила Нина.
– Встретил важного историка и задумался.
Нина выдернула руку.
– Я знаю, о чем вы задумались, Александр, – все вы таковы, не вы первый, не вы последний.
– Боже мой, что вы, Нина!
– Ничего, – ответила она. – Я хочу снова вертеться в карусели.
Вошли в круг. Дождались остановки. Сели в трясущуюся корзинку с бубенцами. Слон, выкинувши хобот вперед и комично расставивши ноги, как борзая на рысях, что совершенно не подходило к слону, был приделан на железных брусьях к корзинке. Бросив медяки в тарелку, Тургенев поправил цилиндр. Белокурые волосы выбились ему на лоб. Нина улыбалась и по-ребячески относилась к предстоящему кружению на каруселях. Заиграла дикая музыка, где-то в середине под навесом заскрипели валы, и корзинка стремительно помчалась по кругу. Нина смеялась, щеки у нее горели, глаза искрились. Тургенев украдкой целовал ей руку. Она выдергивала, случайно зацепила за ленту шляпы, узел распустился, шляпу унесло ветром. На втором круге после этого видно было, как молодой франт поднял эту шляпу и почтительно ждет в том месте, где публика выходит с карусели.
– Успокойтесь, Нина, вот ваш будущий новый обожатель.
– А вы ревнивы, Александр?
– Да, – сказал он твердо.
Карусель остановилась.
– Вот ты чем занимаешься, – сказал подошедший франт.
– Боже мой, князь, я тебя не узнал, – сказал Александр Иванович. – Ну, право же, никогда не видел на тебе парижского одеяния, – говорил Тургенев, рассматривая князя Петра Андреевича Вяземского. – Да ты и без очков сегодня?
– Очки я ношу за чтением, а ты все-таки представь меня своей даме. Скажите, – произнес он, обращаясь к Нине, – ведь это Александр виноват, что у вас шляпу унесло ветром?
– Что делать! – сказала Нина. – Он покушается на худшее – он хочет унести мою голову.
Тургенев, польщенный, торжествуя взглянул на Вяземского.
– Голову не страшно, лишь бы сердце осталось на месте, – сказал Вяземский.
– Сердце от головы недалеко, – ответила Нина, взяла шляпу из рук Вяземского, церемонно присела в знак благодарности и отошла к деревянному карусельному столбу, на котором висело неуклюжее, кривое зеркало, аляповато украшенное фольгой.
– Кто эта прелестница? – спросил Вяземский.
– Это Ниночка Иогель, – ответил Тургенев.
– Ах, это жена знаменитого танцмейстера?
– Нет, сестра его.
– А, в таком случае ты безопасно можешь волочиться. Редко танцмейстеры бывают не из французов.
Тургенев смотрел на Нину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124