Будь моя воля, я ни за что бы не поехал по городу в такой грязной машине. А это, наверное, означает, что я все-таки педант, как она меня назвала. Мы сели, Лидия включила зажигание и не очень уверенно принялась орудовать ручным тормозом и скоростями. Тут я снова вспомнил:
– Лидия, почему у меня нет ключей? Где мои ключи?
Она вздрогнула и посмотрела на меня; в ее глазах я снова прочел скрытый страх, который так сильно поразил меня в первый раз.
– Не знаю, – ответила она.
– Я их, кажется потерял… Наверное, поэтому и не вернулся домой в ту ночь…
– Да, наверное, поэтому, – отозвалась она.
Ее ответ неприятно удивил меня. Я думал, что она обрадуется и едва ли не бросится мне на шею. Ведь рассеялось очень тяжелое недоразумение, стоявшее между нами. Но ничего подобного не произошло, мои слова как будто не произвели на нее никакого впечатления. Что же это означает? В эту минуту Лидия резко отпустила сцепление, машина дернулась вперед и покатила беспокойно и неуверенно, будто Лидия впервые села за руль.
– Шофер ты неважный, – шутливо заметил я.
– Да, – призналась она, – я редко вожу машину. И, по правде сказать, я эту машину возненавидела.
– За что?
– Как за что? Она все время куда-то увозит тебя, она нас разлучает…
Я решил промолчать. Скоро мы въехали в центральные кварталы города с его южной стороны. По существу, я только теперь видел его, этот город, в который приехал, когда мне было девятнадцать лет. Сейчас он показался мне пустым, некрасивым и даже грязным. Я ли чересчур много ожидал от него? Или он всегда был таким? Единственную его прелесть составляла обильная зелень на улицах. Помимо прочего, на правом повороте на Раковской к бульвару Толбухина Лидия чуть не врезалась в другую машину, которая шла навстречу. Виноват был другой шофер, но я был уверен, что никогда бы не попал в такую опасную ситуацию.
Наконец мы въехали на нашу улицу. На сей раз Лидия оказалась права – именно на такой улице полагалось жить архитектору. Старые стильные здания, некоторые из них довольно красивые. Множество деревьев, тесно посаженных вдоль улицы, так что мы двигались по зеленому туннелю. Я вдруг почувствовал прилив оптимизма. На такой улице можно жить. В любом городе, в любой стране на такой улице действительно можно жить.
Но дом, перед которым мы остановились, не произвел на меня особого впечатления. Уже гораздо позже я сумел оценить его скромные достоинства. Я уверен, что проектировал его не совсем так, как мне бы хотелось, и вообще не для себя. Наверное, я принял во внимание людей, которые должны были жить здесь, или, по крайней мере, их возможности. Зато наша квартира была в бельэтаже. Мы миновали просторную прихожую, украшенную полудюжиной старинных стенных часов, и вошли в холл. Первое впечатление в самом деле оказалось приятным; да, все было скромно, но очень стильно. Пол не застлан ковром, как я ожидал, а покрыт бобриком необычного, голубиного цвета. По такому полу не походишь в грязных ботинках. И в таком светлом кресле не рассядешься с потной спиной. Но сильнее всего с первого взгляда меня поразило огромное окно, занимавшее почти всю южную стену. От одного края до другого оно было заполнено спокойной светлой зеленью чинары (а может быть, клена; в наше время не у кого навести справки). Ветви дерева почти упирались в стекло. Я медленно подошел к окну. На одной из близких ветвей горлица свила гнездо и высиживала птенцов, скромная и тихая, какой никогда не бывает мать человека. Она смотрела прямо на меня черным круглым глазом, но, наверное, не видела сквозь стекло.
– Давно эта горлица сидит в гнезде? – радостно спросил я.
– Не знаю. Я впервые ее вижу, – отозвалась Лидия у меня за спиной.
Мне стало неприятно. Впервые видит! На что же она смотрит целый день, кроме собственной физиономии в зеркале!
– Это не делает тебе чести, – сказал я.
– Почему?
– Просто не делает чести! Все-таки она – мать! Я не обернулся и не взглянул на нее, но был уверен, что задел ее сильно и по больному месту. У нас не было детей. И я все еще не знал, почему после стольких лет брака у нас нет детей.
Здесь, наверное, следует еще раз остановиться, чтобы кое-что объяснить. Зачем мне понадобилось делать ей это замечание? Неужели каждый должен вставать по стойке «смирно», увидев горлицу в гнезде? Да, но ведь я тогда не знал, что все люди – разные. Настолько же разные, насколько их много на нашей набитой народом планете. Тогда я видел в людях только общее, но понимал его как одинаковое; а различия относил в разряд несущественного и случайного. Эта же ошибка оказалась роковой для множества социологов и философов. Но сейчас это не представляет для нас интереса. Важно другое: вначале я судил о людях по себе, и каждое различие удивляло меня. Здесь вы в самом деле можете неправильно меня понять. Я вовсе не считал себя центром вселенной или неким эталоном. Наоборот, совсем наоборот. Я вообще не думал о том, лучше я других или хуже, не рассматривал себя как некую среднеарифметическую величину. Но все-таки подумайте сами! Если «одно» по своей сущности равно «пяти», то есть пяти одинаковым единицам, то и «сто пять», например, тоже равно единице! Разница здесь только количественная. Каждый, кто бы он ни был и чем бы ни отличался от других, начинает считать с единицы. Я же в то время был только единицей и ничем другим. Тогда как же я мог бы постичь «сто пять» или «сто десять», если бы не умножал их на самого себя? Это никакой не эгоцентризм, это мера, которой я пользовался в силу отсутствия других мер.
– Идем, я покажу тебе кабинет, – сказала Лидия. В ее голосе звучало огорчение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84