Сорен поднял выщипанную бровь.
– Он грозил убить тебя?
– Однажды он собирался похитить меня и изнасиловать. Сказал, что будет неделю держать меня взаперти, трахать без презерватива, вынудит глотать его сперму и кровь. – А еще он сказал, что заставит меня полюбить это дело... но об этом не стоит упоминать. – Затем обещал отпустить, и я смогу зарезать его, если у меня возникнет такое желание, но заявил, что умрет он счастливым, зная, что я тоже заражен.
– Люку никогда не умереть счастливым, – пробормотал Сорен.
Тран уставился на его руки, обхватившие стакан с молочным коктейлем, на шероховатые кутикулы и грязные костяшки.
– Ты знаешь, что Люк болен СПИДом?
– Да, знаю. У меня тоже обнаружили вирус.
Тран чуть не подавился последним кусочком мороженого. Он не мог поверить. С Люком все понятно, он неразборчив в связях, постоянно на вечеринках, ему осточертела жизнь, его мозг горит, тело и сердце открыты любому количеству яда. СПИД – не самая тяжелая карма, которая могла на него свалиться.
Между Люком и Траном десять лет разницы. Они побывали в столь непохожих местах. Трану нравилось проводить время с человеком старше его и тем не менее во все врубающимся. Люк писал, трахался, путешествовал. Он знал суть всех вещей, и не только факты, но истины бытия, и мог говорить о них часами. Тран часто чувствовал себя в его присутствии немым и невежественным. Однако Люк выуживал в нем интеллект и находил людей его возраста забавно аморальными. Люк преклонялся перед нежным молодым телом.
Все же, когда у Люка выявили ВИЧ, разница в возрасте помогла Трану понять многие вещи. Он думал о том, что у Люка была сотня любовников в Сан-Франциско и во время путешествий по стране. Он знал, что взрослые мужчины часто болеют, они – последнее поколение, которое наслаждалось сексом без страха. В отрочестве, в двадцать с лишним лет, те геи редко сталкивались со СПИДом. А Тран с Люком были так осторожны.
Интересно, осмотрителен ли Сорен. Тран не мог сказать точно, но Сорен казался на год-два моложе его самого.
Видимо, лицо Трана изображало искреннее изумление, потому что Сорен рассмеялся.
– А ты что думал, нам никогда не подхватить заразы, если мы юные и красивые? Надеюсь, ты сдавал анализ?
Тран кое-как кивнул.
– Все еще отрицательный?
Тран снова кивнул, однако отвел взгляд. Сорен наклонился через стол и положил руку Трану на запястье.
– Прости меня. Мы так привыкли обсуждать свое положение, что смертельная болезнь начинает казаться мелочью. Мне не стоило спрашивать.
Трана встревожило прикосновение Сорена, и он резко убрал кисть из-под его холодной сухой ладони. Когда бы Тран ни зашел во вьетнамский ресторан, ему казалось, что все взгляды направлены на него, что люди высматривают в его поведении любое отклонение от нормы. Обычно его паранойя имела веские основания, если учесть репутацию Трана в Версале. Особенно сложно было есть вьетнамскую еду с Люком. Хотя тот знал, что в таких местах не стоит трогать своего любовника с той же вольностью, как во Французском квартале или даже на улице, Тран все равно вздрагивал каждый раз, как их руки тянулись за одной и той же тарелкой или колено Люка случайно наталкивалось на его ногу под столом. Его боязнь привлекала больше внимания, чем любое касание.
Подобная реакция ранила Люка, и Сорен сейчас тоже был обижен, но умело скрыл это. Зараженные, как называл их Люк, наверное, привыкают, что люди пытаются ускользнуть от их прикосновения.
Трану хотелось вернуть атмосферу непринужденной беседы, которую они вели несколько минут назад. И зачем он упомянул Люка? Люк и так оставил свой след на всем, что делал Тран, на всем, чего он хотел. Не стоит вызывать призрака по собственной воле. Он решил рассказать Сорену о том, что испытал прошлой ночью.
– Ты знаешь Джея Бирна? Серые глаза Сорена вспыхнули.
– Этого извращенца! Он как-то пытался подцепить меня в «Руке славы», фактически предлагал мне деньги, чтоб я позировал для грязных снимков, будто мне нужны его гроши. Если б я согласился, то мои предки в гробу бы перевернулись.
– О чем ты?
– Понимаешь, у Бирнов есть старые деньги и новые деньги, которые в некоторых кругах означают смерть. Говорят, что старые деньги, которыми они до сих пор обладают, прокляты. Его мать принадлежит роду Деворе, а с другой стороны восходит от болотной дряни, как выражаются мои родители, которая пустила корни в девятнадцатом веке. Ее двоюродным дедом был Джонатан Дегрепуа.
– Что за Джонатан Дег...
– Дегрепуа. Я думал, любой ребенок, выросший в Новом Орлеане, слышал о Джонатане Дегрепуа.
– Версаль – это не совсем Новый Орлеан.
– Ну да история в любом случае произошла не в Новом Орлеане. Джонатан Дегрепуа жил в Пойнт – росс-Тет, в заболоченной части реки к югу отсюда, в семье рыбаков и охотников. Джонатан не любил танцевать и напиваться, как его братья и сестры. Он был немногословен, так и не женился, даже девушки у него не было. Его никто не замечал, пока не обнаружили заброшенный сарай для лодок, где он убил пятнадцать мальчиков. Большинство продолжали лежать там – зарезанные вроде как охотничьим ножом, точно определить было трудно, потому что они к тому времени изрядно разложились. Некоторые были негритятами из соседнего городка, и они, вероятно, сошли б ему с рук, но там нашлись и дети индейцев, а один сбежал из Нового Орлеана. Туда Джонатана и привезли, чтоб судить. Пришлось нанять переводчика, поскольку Дегрепуа говорил только на французском, к тому же на болотном французском. Это было в тысяча восемьсот семьдесят пятом.
– Ого.
Тран подумал, что надо рассказать Сорену об обезглавливании Джейн Мэнсфилд на Шеф-Ментер, но ему хотелось дослушать историю до конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72