в некоторых местах я раньше никогда не бывала. Говорили мы и о том, чтобы пожениться, но, видно, он еще недостаточно насладился своей свободой или, может быть, не хотел еще прочно осесть на месте. Короче говоря, так появился Джо Брукс. — На минуту она умолкла, сосредоточенно занялась своим напитком, потом спросила: — Ну что, очень я плохая?
— Только не в моих глазах, Робин. Забудьте об этом.
— Спасибо вам. Обычно я не рассказываю людям свою биографию. Я посмотрел на свой пустой стакан, слегка удивившись. Пока она
говорила, я умудрился высосать весь бурбон, так что на дне остались только кубики льда. После того, как я выпиваю какое-то определенное количество, откуда-то вдруг появляется медленная, теплая волна, поднимаясь по шее и заливая мне лицо. Я уже чувствовал ее зарождение, и это ощущение было приятно.
Робин взяла у меня из руки стакан и сказала:
— Давайте не будем столь мрачными.
— Давайте не будем.
Она опять пошла к бару. Я следил за ней, смотря, как грациозно колышется белая плиссированная юбка над ее изящными, обтянутыми нейлоном икрами. Она начала смешивать новую порцию.
— Полегче, — сказал я. — Потихоньку да полегоньку. Крошечные атомы бурбона, кажется, встретились в моем желудке с родственниками, которых я поглотил вчера вечером. А тут еще готовится подкрепление. Она кивнула:
— Потихоньку да полегоньку. — И протянула мне стакан, содержимое которого было уже не таким теплым, как в первый раз. Она закурила.
— Это сумасшествие, — сказал я. — Мне ведь работать.
— Вы и работаете.
Я попытался это осмыслить.
— Работаю, да. Прекрасная работа.
Она улыбнулась полными красными губами, восхитительно приоткрывшими ровные, белые зубы. Я отпил большой глоток. Я почувствовал, как он скользит у меня в горле, словно шарик горячего воска, и шлепнулся в общую массу воска у меня в желудке. Мой желудок приятно булькал.
Робин стояла на шаг от меня; она приблизилась на шаг. Это не оставило между нами ничего, кроме нас самих. Она вглядывалась в меня; ее дыхание, вылетая из полураскрытых губ, трепетало у моего горла.
— Что случилось с кончиком вашего уха? Левого уха?
— Его откусила девочка. — Я не хотел ее рассмешить; я просто хотел посмотреть, как изменится выражение ее лица.
Оно не изменилось. Она просто затянулась сигаретой и выпустила дым мне в лицо.
— Шелл, Шелл, — сказала она, — вы острите. Что случилось с вашим носом?
— Его откусила девочка.
Она тихо засмеялась и тряхнула головой; масса рыжих с оттенком ржавчины волос разлетелась вокруг ее лица. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала и вместо этого засмеялась. Она снова затянулась. Так могло продолжаться весь день. Я отступил к дивану и сел, избежав второй порции дыма. Она подошла и тоже села. Близко. Ко мне на колени.
Я опустил стакан и в конце концов поставил его на ковер.
— Не оставляйте его там, — сказала она задорно.
— Почему?
— Вы можете попасть в него ногой и перевернуть его.
— На кой черт мне попадать в него и переворачивать его? - Дурачок.
Я взглянул на нее. Она дышала мне в лицо, и я видел ее розовый язык, Глаза ее были совсем близко, мое лицо отражалось в них, всего в каких-нибудь двух дюймах от меня.
— Шелл, — сказала она тихо и мягко.
Всего один дюйм. «Шелл, Шелл, Шелл», — дыхание, шепот.
А потом она упала на меня, и я видел только сузившиеся глаза, и пряди густых рыжих волос, и теплые, влажные губы, и ее руки обвились вокруг моей шеи, и ногти нежно и мягко чертили какой-то узор у меня на щеках.
Может быть, я был пьян. Как вы думаете?
Впрочем, кому интересно, что вы думаете?
Я завязывал галстук, когда Робин лениво сказала:
— Шелл, знаешь что?
— Что?
- Ты как греческий бог. Греческий бог со сломанным носом.
— Бог — нет. Со сломанным носом — да.
— Я серьезно. — Я повернулся и посмотрел на нее; она глубоко вздохнула и медленно потянулась. Интересно.
— Который час? — спросила она. Я посмотрел на часы.
— Почти полдень. Пора бы мне быть в городе. Я не был у себя в конторе со вчерашнего дня. Так дело совсем развалится.
— Ну и пусть. Кому оно нужно? — Ее глаза горячо смотрели на меня.
— Должен зарабатывать на жизнь, Робин. На что же я стал бы покупать бурбон?
— Должно быть, так. Приходи ко мне опять, Шелл. Я весело усмехнулся.
— Приду, приду, ведьма.
— Что-оо?
— Ведьма. Та, что на помеле. Призрак.
Она перевернулась и сказала сонным голосом:
— Уходи, уходи прочь.
Я ушел. Солнце стояло почти над головой и было краснее и горячее, чем белки моих глаз. Я сел в кадиллак, дал полный газ, свернул влево на бульвар Беверли и остановился у первого кафе справа. Я долго и энергично жевал полудюймовый антрекот с разрезом посередине, который, вероятно, проделал кинжал матадора, проглотил несколько поджаренных картошек и запил тремя чашками черного кофе. Я решил, что, если буду осторожен, я протяну до вечера. Пот сочился из всех пор и капал на
одежду.
Моя контора — на втором этаже Хэмилтон Билдинг, на Бродвее, между улицами Третьей и Четвертой, в центре Лос-Анджелеса. Я поднялся в лифте на второй этаж, дошел до своей двери, остановился, улыбнулся и сказал:
— Добрый день. Клиентка?
Она сидела на деревянной скамье слева от меня, держа на коленях большую, старомодную черную сумку, собранную сверху на шнурке. Она была, вероятно, пяти футов ростом (плюс-минус один дюйм), стоя на каблуках, и весила, может быть, сто футов. И, думаю, вы бы назвали ее красивой.
По крайней мере, я подумал, что она красивая, даже если ей шестьдесят лет. На ней было простое, бесформенное черное платье, не доходившее трех-четырех дюймов до ее черных туфель, зашнурованных чуть повыше щиколотки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55