ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
"Жакт 88", "Дымная межа" А. Караваевой, "Волчья тропа" А. Афиногенова, "Золото и мозг" А. Глебова.
Полемично само название пьесы и смена ролей, происходящая в ней. "Довольно жить законом, данным Адамом и Евой..." - написал в 1918 году В. Маяковский в "Левом марше". "Покажите нового человека!" - требовала критика 20-х годов. Появление "новых Адамов" было неизбежно в литературе тех лет. Первым этот библейский сюжет использовал в послереволюционной литературе Е. Замятин в своем романе "Мы". Именно к роману Замятина восходит трактовка Булгаковым мировой гражданской войны и победы Всемирного правительства. События булгаковской пьесы - словно эпизод двухсотлетней войны, предшествовавшей установлению империи Благодетеля, населенной людьми-номерами. Одного из них - математика Д-503 - и называют в шутку "Адамом". Д-503 не способен сделать выбор между добром и злом, он послушно остается в тоталитарном "раю". Как и герой Замятина, инженер Адам Красовский исповедует философию "грамм - частица тонны". Вырванный событиями из привычного бытия, он обнаруживает себя как человек-функция, способный выполнять лишь действия, которые выполнял раньше: работать, проводить собрания и судебные заседания, произносить речи, почерпнутые с газетных полос, - но осмыслить происходящее не способен.
В 1924 году А. Толстой написал по мотивам "Р. У. Р." К. Чапека пьесу "Бунт машин", в которой есть герой-робот по имени Адам, обладающий чувством боли, страха и пола. Несомненно, этот сюжет был использован Булгаковым при создании лишенного нравственной предыстории первого человека Адама, который занят поисками "человеческого материала". Адам имеет множество аналогий среди положительных героев пьес тех лет - молодых "ученых", "рабочих", "инженеров" из "Это будет" и "Патента 119" А. Толстого, "Поэмы о топоре" Н. Погодина, "Страха" и "Малинового варенья" А. Афиногенова, "Квадратуры круга" В. Катаева.
Дараган, напротив, тип совершенно новый в драматургии тех лет. Это человек, вознесенный революционной волной к верхним этажам власти, для которого республика трудящихся полностью воплощена в иерархии нового государства. Говоря: "Я служу республике", Дараган говорит, в сущности, о службе той государственной машине, которая сформировалась к концу 20-х годов. Это безукоризненный исполнитель верховной воли, которого классовый инстинкт перерос в инстинкт власти. Осмысление этого образа далеко от завершенности, и, оценивая Дарагана, Булгаков обращается к образам Библии. Падение истребителя с неба на землю и внезапный вскрик в столь несвойственной примитивной речи Дарагана манере: "Но оперение мое, оперение мое!", исцеление язвы на лице Дарагана, трубные сигналы, предшествующие его появлению в финале пьесы, - все это, несомненно, восходит к образам Апокалипсиса. Традиционный победитель конъюнктурной политической фантастики 20-х годов получает совершенно определенную оценку автора, дающего ему то черты низвергнутого на землю сатаны, то апокалипсического зверя, то предводителя мучившей людей саранчи ангела бездны Авадонна.
Не случайно Булгаков так тщательно подбирает имена для покровителей Пончика: Аполлон Акимович (Аполлон - погубитель, Иаким - поддержка свыше) и Савелий Савельевич - тяжкий труд). Для Булгакова ловко перекрасившийся в багровые революционные цвета Пончик - один из тех новых типов, которых породила действительность 20-х годов. Сам Пончик даже в молитве именует себя не иначе как попутчиком: "Воззри, о Господи, на раба твоего и [попутчика] Пончика-Непобеду" (ГБЛ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 8, л. 74). На первый взгляд отличающийся от искренне исповедующих "великую идею" Адама и Дарагана, Пончик, в сущности, стоит с ними в одном ряду. Как и для других Адамов нового времени, характернейшая черта Непобеды - огосударствленная нравственность.
Истинным Адамом в пьесе Булгакова оказывается отнюдь не "новый человек", а человек традиции - ученый Ефросимов. В сущности, история академика Александра Ипполитовича Ефросимова в "Адаме и Еве" - это сюжет грибоедовского "Горя от ума" в катастрофических обстоятельствах XX века. Но сюжет этот отягчен той ситуацией безвинного страдания, в которой оказалась русская интеллигенция в конце 20-х годов. Защитник людей Александр Ефросимов изначально обладает новым мышлением XX века. Знания ученого неразрывны с осмыслением последствий научных открытий и с духовной миссией хранителя культуры. Более того, для Булгакова сама творческая активность Ефросимова явно связана с его нравственной одаренностью, которая могла вырасти лишь на почве культурной традиции. В соответствии с глубинным авторским замыслом Ефросимов, несомненно, обречен. Его желание отдать изобретение всем странам сразу - "дело о государственной измене", его опоздание с открытием - тоже "дело о государственной измене", разложение газа в бомбах Дарагана - "дело о государственной измене". В сущности, все поступки Ефросимова, как и все пьесы Булгакова, воспринимаются как подозрительные и преступные. Через несколько лет это отзовется в закатном романе писателя грозным, почти потусторонним: "дело об оскорблении величия". Как и Булгаков, Ефросимов "получает - несмотря на свои великие усилия СТАТЬ БЕССТРАСТНО НАД КРАСНЫМИ И БЕЛЫМИ - аттестат белогвардейца-врага, а получив его, как всякий понимает, может считать себя конченым человеком в СССР".
Появление Всемирного правительства в финале "Адама и Евы" напоминает появление Благодетеля в романе Замятина: "Является он. Новый Иегова на аэро..." Булгаков связывает опасность войны - с опасностью тоталитаризма. Даже гениальный Ефросимов, способный, подобно евангельскому Христу, исцелить слепых, увечных и обреченных на смерть, бессилен остановить катастрофу в мире, где противостояние вульгаризованных идей ведет к нетерпимости и взаимному уничтожению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Полемично само название пьесы и смена ролей, происходящая в ней. "Довольно жить законом, данным Адамом и Евой..." - написал в 1918 году В. Маяковский в "Левом марше". "Покажите нового человека!" - требовала критика 20-х годов. Появление "новых Адамов" было неизбежно в литературе тех лет. Первым этот библейский сюжет использовал в послереволюционной литературе Е. Замятин в своем романе "Мы". Именно к роману Замятина восходит трактовка Булгаковым мировой гражданской войны и победы Всемирного правительства. События булгаковской пьесы - словно эпизод двухсотлетней войны, предшествовавшей установлению империи Благодетеля, населенной людьми-номерами. Одного из них - математика Д-503 - и называют в шутку "Адамом". Д-503 не способен сделать выбор между добром и злом, он послушно остается в тоталитарном "раю". Как и герой Замятина, инженер Адам Красовский исповедует философию "грамм - частица тонны". Вырванный событиями из привычного бытия, он обнаруживает себя как человек-функция, способный выполнять лишь действия, которые выполнял раньше: работать, проводить собрания и судебные заседания, произносить речи, почерпнутые с газетных полос, - но осмыслить происходящее не способен.
В 1924 году А. Толстой написал по мотивам "Р. У. Р." К. Чапека пьесу "Бунт машин", в которой есть герой-робот по имени Адам, обладающий чувством боли, страха и пола. Несомненно, этот сюжет был использован Булгаковым при создании лишенного нравственной предыстории первого человека Адама, который занят поисками "человеческого материала". Адам имеет множество аналогий среди положительных героев пьес тех лет - молодых "ученых", "рабочих", "инженеров" из "Это будет" и "Патента 119" А. Толстого, "Поэмы о топоре" Н. Погодина, "Страха" и "Малинового варенья" А. Афиногенова, "Квадратуры круга" В. Катаева.
Дараган, напротив, тип совершенно новый в драматургии тех лет. Это человек, вознесенный революционной волной к верхним этажам власти, для которого республика трудящихся полностью воплощена в иерархии нового государства. Говоря: "Я служу республике", Дараган говорит, в сущности, о службе той государственной машине, которая сформировалась к концу 20-х годов. Это безукоризненный исполнитель верховной воли, которого классовый инстинкт перерос в инстинкт власти. Осмысление этого образа далеко от завершенности, и, оценивая Дарагана, Булгаков обращается к образам Библии. Падение истребителя с неба на землю и внезапный вскрик в столь несвойственной примитивной речи Дарагана манере: "Но оперение мое, оперение мое!", исцеление язвы на лице Дарагана, трубные сигналы, предшествующие его появлению в финале пьесы, - все это, несомненно, восходит к образам Апокалипсиса. Традиционный победитель конъюнктурной политической фантастики 20-х годов получает совершенно определенную оценку автора, дающего ему то черты низвергнутого на землю сатаны, то апокалипсического зверя, то предводителя мучившей людей саранчи ангела бездны Авадонна.
Не случайно Булгаков так тщательно подбирает имена для покровителей Пончика: Аполлон Акимович (Аполлон - погубитель, Иаким - поддержка свыше) и Савелий Савельевич - тяжкий труд). Для Булгакова ловко перекрасившийся в багровые революционные цвета Пончик - один из тех новых типов, которых породила действительность 20-х годов. Сам Пончик даже в молитве именует себя не иначе как попутчиком: "Воззри, о Господи, на раба твоего и [попутчика] Пончика-Непобеду" (ГБЛ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 8, л. 74). На первый взгляд отличающийся от искренне исповедующих "великую идею" Адама и Дарагана, Пончик, в сущности, стоит с ними в одном ряду. Как и для других Адамов нового времени, характернейшая черта Непобеды - огосударствленная нравственность.
Истинным Адамом в пьесе Булгакова оказывается отнюдь не "новый человек", а человек традиции - ученый Ефросимов. В сущности, история академика Александра Ипполитовича Ефросимова в "Адаме и Еве" - это сюжет грибоедовского "Горя от ума" в катастрофических обстоятельствах XX века. Но сюжет этот отягчен той ситуацией безвинного страдания, в которой оказалась русская интеллигенция в конце 20-х годов. Защитник людей Александр Ефросимов изначально обладает новым мышлением XX века. Знания ученого неразрывны с осмыслением последствий научных открытий и с духовной миссией хранителя культуры. Более того, для Булгакова сама творческая активность Ефросимова явно связана с его нравственной одаренностью, которая могла вырасти лишь на почве культурной традиции. В соответствии с глубинным авторским замыслом Ефросимов, несомненно, обречен. Его желание отдать изобретение всем странам сразу - "дело о государственной измене", его опоздание с открытием - тоже "дело о государственной измене", разложение газа в бомбах Дарагана - "дело о государственной измене". В сущности, все поступки Ефросимова, как и все пьесы Булгакова, воспринимаются как подозрительные и преступные. Через несколько лет это отзовется в закатном романе писателя грозным, почти потусторонним: "дело об оскорблении величия". Как и Булгаков, Ефросимов "получает - несмотря на свои великие усилия СТАТЬ БЕССТРАСТНО НАД КРАСНЫМИ И БЕЛЫМИ - аттестат белогвардейца-врага, а получив его, как всякий понимает, может считать себя конченым человеком в СССР".
Появление Всемирного правительства в финале "Адама и Евы" напоминает появление Благодетеля в романе Замятина: "Является он. Новый Иегова на аэро..." Булгаков связывает опасность войны - с опасностью тоталитаризма. Даже гениальный Ефросимов, способный, подобно евангельскому Христу, исцелить слепых, увечных и обреченных на смерть, бессилен остановить катастрофу в мире, где противостояние вульгаризованных идей ведет к нетерпимости и взаимному уничтожению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21