Шквал аплодисментов прокатился по залу, все встали, хлопали и кричали «браво!». Мы с Венсаном почувствовали, что нам тоже придётся встать и хлопать. Это продолжалось по меньшей мере минут двадцать: иногда аплодисменты становились слабее и, казалось, стихали, но потом накатывала новая волна, ещё сильнее; зарождалась она чаще всего в небольшой группке, сбившейся в первых рядах вокруг Копа, и постепенно захватывала весь зал. Раз пять аплодисменты шли на спад и опять возобновлялись, покуда пророк, видимо почувствовав, что процесс может скоро сойти на нет, не раскинул руки. Сразу стало тихо. Глубоким, низким и, надо признать, довольно впечатляющим голосом (правда, акустика давала сильное эхо и фонила на басах) он затянул первые такты приветственной песни Элохим. Многие рядом со мной подхватили вполголоса: «Мы посольство воз-двиг-нем…»; голос пророка взлетел к верхним нотам: «Наш со-юз неру-шим» — вокруг пело все больше людей, — «Мы при-дём к вечной жиз-ни» — ритм замедлился, стал менее чётким, и пророк грянул торжествующе, его многократно усиленный голос отдавался в самых дальних уголках грота: «В но-вый Ие-ру-са-лим!» Все тот же миф, всё та же мечта, нисколько не ослабевшая за три тысячелетия. «И отрёт Бог всякую слезу с очей их…» Толпа взволнованно дрогнула, и все подхватили за пророком припев, состоящий всего из трех нот и одного-единственного, бесконечно повторявшегося слова: «Ээээ-лоооо-хим!… Ээээ-лоооо-хим!…» Коп пел громко, воздев руки к небесам. Неподалёку я заметил Патрика, его глаза за стёклами очков были закрыты, руки простёрты, словно в экстазе; рядом с ним извивалась Фадия, бормоча какие-то непонятные слова, в ней, вероятно, взыграли инстинкты её предков-пятидесятников.
После очередной медитации, на сей раз в безмолвной темноте грота, пророк снова заговорил. Все внимали ему сосредоточенно, больше того, с каким-то немым, радостным обожанием, словно зачарованные. Насколько я понимаю, этот эффект возникал под воздействием его голоса, гибкой, лиричной интонации, искусных переходов от нежных, созерцательных пауз к восторженному крещендо; сама речь сперва показалась мне несколько бессвязной: он начал с разнообразия форм и красок в природе (призывая нас медитировать о бабочках, существующих, похоже, лишь для того, чтобы восхищать нас своим радужным полётом), потом перешёл к курьёзным способам размножения, присущим некоторым видам животных (в частности, подробно остановился на какой-то разновидности насекомых, у которых самец в пятьдесят раз меньше самки и всю жизнь паразитирует в её чреве, чтобы в нужный момент выйти наружу, оплодотворить её и сдохнуть; видимо, в его библиотеке нашлась какая-то книжка вроде «Занимательной биологии» — такие, скорее всего, есть для всех научных дисциплин). Из этой груды разрозненных фактов выросла, однако, главная мысль, которую он затем и изложил: Элохим, сотворившие нас — нас и все формы жизни на этой планете, — были, безусловно, учёными высочайшего уровня, и мы, следуя их примеру, должны чтить науку, основу всякой практической деятельности, уважать её и предоставлять средства, необходимые для её развития; особенно же мы должны гордиться тем, что в наших рядах находится один из самых выдающихся учёных нашего мира (он указал на Мицкевича, который, привстав, сухо поклонился толпе, встретившей его громом аплодисментов). Однако Элохим, питая глубокое почтение к науке, были также — и даже в первую очередь — художниками: наука для них служила лишь средством, позволяющим реализовать то дивное разнообразие жизни, какое можно воспринимать лишь как произведение искусства, самое грандиозное из всех. Только величайшим художникам по силам создать подобное изобилие роскоши и красоты, столь восхитительное многообразие и прихотливую эстетику.— Поэтому мы безмерно счастливы, — продолжал он, — приветствовать в рамках нашей школы двух исключительно талантливых художников, артистов с мировым именем… — Ион указал в нашу сторону.Венсан неуверенно поднялся; я последовал его примеру. Люди вокруг зашевелились, расступились, образуя круг, и зааплодировали нам, широко улыбаясь. Невдалеке я увидел Патрика, он хлопал мне изо всех сил и выглядел ещё более взволнованным.— Наука, искусство, творчество, красота, любовь… Игры, нежность, смех… Как прекрасна жизнь, друзья мои! Как чудесна она и как нам хочется, чтобы она длилась вечно!… И это станет возможным, друзья мои, очень скоро это станет возможным… Обетование дано, и оно свершится.На этих словах, исполненных мистической нежности, он умолк и, выдержав небольшую паузу, вновь затянул приветственную песнь Элохим. На этот раз ему вторили все, громко отбивая ладонями протяжный ритм; рядом со мной во весь голос пел Венсан; я сам едва не поддался самой настоящей «коллективной эмоции».
Пост завершался в двадцать два часа; под звёздным небом установили длинные столы. Нас приглашали рассаживаться как придётся, не принимая в расчёт привычные дружеские и прочие связи; что не составило большого труда, поскольку стояла непроглядная тьма. Пророк уселся за отдельным столом, на помосте, и все, склонив головы, выслушали его краткую речь о разнообразии вкусов и запахов — ещё одном источнике удовольствий, особенно изысканных благодаря проведённому в воздержании дню; ещё он напомнил о необходимости тщательно пережёвывать пищу. Наконец он сменил тему и призвал нас целиком сосредоточиться на восхитительном человеке, сидящем напротив, на всех потрясающих человеческих личностях в пышном великолепии их удивительных, развитых индивидуальностей, чьё разнообразие также обещает нам неслыханное разнообразие встреч, радостей и удовольствий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118