Небольшая пауза — и по углам столов зажглись с лёгким свистом газовые лампы. Я поднял глаза: на моей тарелке лежали два помидора; напротив сидела девушка лет двадцати, с очень белой кожей и длинными, густыми чёрными волосами, спадавшими волнами до пояса; её лицо чистотой черт напоминало картины Боттичелли. Пару минут она играла предложенную роль: улыбнулась мне, заговорила, пытаясь ближе узнать ту потрясающую человеческую личность , какой мог оказаться я; саму её звали Франческа, она была итальянка, точнее — родом из Умбрии, но училась в Милане; о доктрине элохимитов она узнала два года назад. Скоро, однако, в разговор включился её дружок, сидевший справа; его звали Джанпаоло, он был актёр — то есть играл в рекламе, иногда в каком-нибудь телефильме — в общем, занимался примерно тем же, что и Эстер. Он тоже был очень красив: средней длины каштановые волосы с золотистым отливом и лицо, которое мне точно попадалось у кого-то из старых итальянских мастеров, не помню, у кого именно; к тому же довольно крепкий, под футболкой отчётливо проступали стальные бицепсы и грудные мышцы. Сам он был буддистом и на школу приехал из чистого любопытства; впрочем, пока ему здесь нравилось. Оба довольно быстро утратили ко мне интерес и оживлённо заговорили между собой по-итальянски. Они не только великолепно смотрелись вместе, но и, похоже, были искренне влюблены друг в друга. У них ещё не кончился тот упоительный этап, когда открываешь мир другого человека и испытываешь потребность восхищаться тем, что восхищает его, смеяться тому, что его забавляет, когда хочется вместе с ним развлекаться, негодовать, веселиться. В её глазах светилось нежное упоение женщины, которая знает, что её выбрал мужчина, и рада этому, но ещё не совсем привыкла к мысли, что мужчина рядом — её товарищ и спутник, принадлежащий только ей, и говорит себе, что жизнь обещает быть лёгкой и приятной.Трапеза была, как обычно, скудной: два помидора, табуле, кусок козьего сыра. Но когда убрали столы, в аллеях появились двенадцать невест в длинных белых туниках, они несли амфоры со сладким яблочным ликёром. Постепенно пирующих охватывала эйфория общения, повсюду возникали лёгкие, прерывистые разговоры; многие вполголоса напевали. Патрик подошёл ко мне и сел рядом на корточки; он обещал, что в Испании мы будем встречаться чаще, станем настоящими друзьями, хорошо бы я навестил его в Люксембурге. Когда пророк встал, собираясь заговорить снова, ему восторженно аплодировали минут десять; свет прожекторов окружал его серебристый силуэт поблёскивающим ореолом. Он призвал нас медитировать о множестве миров, обратиться мыслью к звёздам, которые мы видим, и к планетам, вращающимся вокруг них, представить себе разнообразные формы жизни на этих планетах, странные растения, неведомые нам виды животных и разумные цивилизации; некоторые из них, подобно Элохим, достигли гораздо более высокого уровня развития, чем мы, и жаждут поделиться с нами своими знаниями, допустить нас в свой круг, чтобы вместе обитать во Вселенной, проводя время в удовольствии, в постоянном обновлении и в радости. Жизнь во всех отношениях великолепна, сказал он в заключение, и только мы можем сделать каждое её мгновение достойным того, чтобы его прожить.Когда он спустился с помоста, все вскочили, ученики расступались перед ним, воздевая руки к небу и громко распевая: «Ээээ-лооо-хииим!…»; некоторые истерически смеялись, другие разражались рыданиями. Поравнявшись с Фадией, пророк остановился и легонько потрепал её по груди. Она подпрыгнула от радости и издала что-то вроде «йееееес!». Они удалились вместе, рассекая толпу учеников, которые пели и хлопали как одержимые. «В третий раз! Она удостоилась в третий раз!…» — с гордостью шепнул мне Патрик. Он объяснил, что, помимо двенадцати невест, пророк иногда удостаивал чести провести с ним ночь кого-нибудь из рядовых учениц. Мало-помалу возбуждение спадало, адепты возвращались в свои палатки. Патрик протёр очки, залитые слезами, и обнял меня за плечи, обратив взор к небу. Сегодня исключительная ночь, произнёс он; ещё яснее, чем всегда, ощущаются волны, исходящие от звёзд, волны, несущие нам любовь Элохим. Он уверен, что именно в такую ночь они вернутся на землю. Я не знал, что ответить. Я не только никогда не исповедовал никакой религии, но даже возможности такой никогда не рассматривал. Для меня вещи были точно такими, какими казались: человек — одним из биологических видов, отделившимся от других в процессе долгой и трудной эволюции; он состоял из материи, образующей его органы, а после смерти органы распадались, превращаясь в более простые молекулы; от него не оставалось никаких следов мозговой деятельности, мысли и уж тем более ничего похожего на дух или душу. Я был настолько цельным, радикальным атеистом, что даже не мог воспринимать все эти темы до конца всерьёз. В лицейские годы, когда мне случалось спорить с христианином, мусульманином или иудеем, у меня возникало такое чувство, что их веру нужно воспринимать как некую вторичную систему, что они, естественно, не верили в реальность догматов в прямом, буквальном смысле и речь идёт об условном знаке, своего рода пароле, служившем для них пропуском в сообщество верующих — вроде как гранж-музыка или «Поколение Doom» для фанатов этой игры. На первый взгляд эта гипотеза опровергалась той убийственной серьёзностью, с которой они иногда отстаивали равно абсурдные богословские позиции; но ведь, по сути, так же вели себя и настоящие любители игры: и для шахматиста, и для по-настоящему погруженного участника ролевой игры фиктивное игровое пространство — вещь во всех отношениях серьёзная, можно даже сказать, что для него ничего другого и не существует, по крайней мере на время игры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118