Ох уж этот ВИПендреж!
Едва я успел заселиться и налить себе чашку растворимого кофе, как началась первая лекция. При посещении лекций следовало поверх обычной одежды надевать длинную белую тунику. Облачаясь в эту штуковину, я, естественно, почувствовал себя несколько смешным, но вскоре мне открылись плюсы такого маскарада. План гостиницы был очень сложный — с какими-то застеклёнными переходами из корпуса в корпус, бельэтажами, подземными галереями, причём все указатели были на странном языке, смутно напомнившем мне валлийский, в котором я, впрочем, все равно ничего не понимал, так что мне понадобилось полчаса, чтобы добраться до цели. За это время мне попалось десятка два человек, блуждавших, вроде меня, в таких же балахонах, по пустынным коридорам. Когда я наконец нашёл конференц-зал, у меня было полное ощущение, что я ввязался в какое-то духовное радение — при том что слово «духовность» никогда не имело для меня никакого смысла, да оно и просто никогда его не имело. Короче, смысла во всём этом не было ни малейшего, зато был я. По одёжке протягивай ножки.
В тот день выступал очень высокий, очень худой и лысый тип, на редкость серьёзный: когда он время от времени пытался добиться в своей речи комического эффекта, становилось страшновато. Про себя я назвал его Учёным; он и в самом деле оказался профессором неврологии из какого-то канадского университета. Он говорил о вещах интересных, а местами даже захватывающих. Человеческий ум, объяснял он, развивался благодаря возникновению и постепенному химическому усложнению нейронных цепей различной длины, от двух до пятидесяти и даже более нейронов. Поскольку мозг человека насчитывает несколько миллиардов нейронов, то число их комбинаций, а следовательно, возможных цепей, совершенно невероятно: к примеру, оно намного превосходит количество молекул во Вселенной.Число используемых цепей у разных людей сильно варьируется, чем, по его мнению, и объясняется бесконечное множество градаций от слабоумия до гениальности. Но что ещё любопытнее, чем чаще применяется данная нейронная цепь, тем легче в применении она становится из-за разницы в накоплении ионов; короче говоря, происходит её постепенное самоупрочение, причём это относится ко всему — к идеям, наклонностям, настроениям. Этот феномен прослеживается как на уровне индивидуальных психологических реакций, так и на уровне социальных отношений: осознавая свои внутренние препятствия, мы усиливаем их, а разбираясь в конфликтах между двумя людьми, как правило, делаем эти конфликты неразрешимыми. В свете этого Учёный беспощадно громил теорию Фрейда, не только не имеющую под собой каких-либо состоятельных физиологических оснований, но и приводящую к драматическим результатам, прямо противоположным поставленной цели. На экране за его спиной чередование схем, иллюстрирующих опорные моменты доклада, сменилось коротким и страшным документальным фильмом о невыносимых моральных страданиях ветеранов войны во Вьетнаме. Они не могли избавиться от воспоминаний, им каждую ночь снились кошмары, они больше не могли водить машину, переходить улицу, жили в постоянном страхе; казалось, их уже нельзя вновь адаптировать к нормальной социальной жизни. Затем в фильме подробно разбирался один случай — история согбенного, сморщенного человечка с жалким венчиком встрёпанных рыжих волос; с виду он был полное барахло, постоянно дрожал, не мог выходить из дому, нуждался в постоянной медицинской помощи — и страдал, беспрерывно страдал. В буфете, в столовой, у него хранился пузырёк с вьетнамской землёй; каждый раз, открыв шкаф и доставая пузырёк, он заливался слезами.«Стоп», — сказал Учёный. «Стоп». Картинка застыла: плачущий старик крупным планом. «Чушь, — продолжал Учёный. — Полнейшая и совершеннейшая чушь. Первое, что должен был сделать этот человек, — взять свой пузырёк с вьетнамской землёй и вышвырнуть в окно. Каждый раз, когда он открывает буфет, когда вынимает пузырёк — а делает он это иногда раз по пятьдесят на дню, — он укрепляет нейронную цепочку и обрекает себя на ещё большие страдания. Точно так же каждый раз, когда мы копаемся в Прошлом, когда возвращаемся мыслями к тягостному эпизоду — а примерно в этом и состоит суть психоанализа, — мы увеличиваем шансы на то, что этот эпизод повторится. Вместо того чтобы идти дальше, мы погребаем себя заживо. Каждый раз, пережив огорчение, разочарование, нечто такое, что мешает нам жить, мы должны первым делом переехать, сжечь все фотографии и ни в коем случае не говорить ни с кем на эту тему. Отторгнутые воспоминания стираются; это может занять некоторое время, но они прекраснейшим образом стираются. Цепь дезактивируется».«У кого есть вопросы?» Вопросов не было. Его доклад, продолжавшийся более двух часов, был на редкость ясным. Входя в столовую, я увидел Патрика, он устремился ко мне, сияя улыбкой и протягивая руку. Хорошо ли я доехал, удобно ли устроился и т.д. и т.п.? Пока мы приятно беседовали, сзади вокруг меня вдруг обвилась женщина, стала тереться лобком о мои ягодицы, положила руки мне на низ живота. Я обернулся: Фадия сняла белую тунику и облачилась в нечто вроде винилового боди леопардовой расцветки; вид у неё был цветущий. Продолжая тереться о меня лобком, она также поинтересовалась моими первыми впечатлениями. Патрик добродушно взирал на эту сцену. «О, она так со всеми…» — сказал он, пока мы направлялись к столу, за которым уже сидел мужчина лет пятидесяти, плотный, широкоплечий, с шапкой седых, стриженных ёжиком волос. Он встал, чтобы поздороваться, и, пожимая мне руку, окинул меня внимательным взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118