ЗАГАДКА МАДАМ ЛЮ


...Каблучки ее стучали в раннем утре вызывающе, настойчиво и весело.
Я чувствовал вчера: сегодня она обязательно придет. И не ошибся. Она не
шла - летела. И я, стоя у окна, прячась за дубовый старинный шкаф,
любовался ею. В ее этом полете к моему коммунальному жилью была такая
нетерпеливая решительность, что я испугался за все: убогий свой быт - этот
тринадцатиквадратный неуют с облезшими стенами; эту свою кровать,
наверное, времен военного коммунизма (с железной сеткой, которую можно
прибить на окне и сделать решеткой); эту дверь с дурацким колокольчиком
(можно смотреть в ее щели как в "глазок"). Я уверял теперь себя: это все
здешнее мое ее погубит. Погубит женскую, светящуюся на лице, радость.
Погубит ее характер. Погубит душу. Я давно понял: все в ней настоено на
нашем, то есть здешнем бытие. И вместе с тем она вобрала в себя всю
вселенную...
Я любил ее сейчас, в эту минуту, когда она бежала ко мне, искреннее,
больше, чем любил когда-то других. Я видел по мере ее приближения облачко
над ее ликом. Белое облачко. Зелень деревьев была так зелена на фоне
голубизны ее глаз, глаз, цвета сегодняшнего неба, что я закрыл невольно
лицо, боясь утонуть в этом волнующем цвете. Тоска вдруг нахлынула. Я стал
проклинать себя за то, что постарел, а, встретив ее, сразу не отверг. Я
мог бы понять, что с ее появлением все вокруг сделалось по-детски свежим.
Но я-то, я... Я остался старым, больным, подозрительным, неверящим в
любовь...
Каблучки, между тем, процокали уже по нашим ступенькам. Я живу на
втором этаже, и впервые мне пришлось пожалеть, что живу не выше, так как
этот мелодичный, веселый, дробный стук кончился. Затрещал звонок. Я вновь
ощутил глубокую тоску, оглядев себя. Передо мной в зеркале стоял
потрепанного вида этакий мужичок, которыми заполнены великие просторы
шестой части задыхающейся, обманутой земли. Этот мужичок был одет в
спортивные выгоревшие штаны, в которые одевается дома большая часть
страны, расположенной на этой земле; на ногах - шлепанцы, годящиеся лишь
для одного: чтобы выкинуть.
- Сейчас! - заорал я, разучившись сразу после звонка открывать дверь.
Весь я сжался, похолодел от предчувствия счастья. Так было со мной.
Однажды я шел к вершине горы. Страх вонзился в меня. Или упаду. Покачусь
вниз. Или... Какие свежие снега вдруг увидел я! Какие глубокие ущелья с
острыми каменьями... Мне бы теперь крылья, чтобы попасть на вершину. Но их
давно, как у многих, обрезали. Оставили немножко перьев. И годочков.
Обкарнали. Понимает ли она, к кому идет? Понимает ли, что я бессилен
изменить что-то в этом мире?
Я шептал ее имя: "Лю! Лю!" И шептал за этим именем избитые слова:
зачем ты не родилась раньше? Со мной? Я бы, может, так не выглядел. Не
выглядел бы монументально-скульптурным, похожим на таких же
монументально-скульптурных, убогих душой и однообразной, как оказалось,
неверной наукой. Мы бы тогда помогли всем им, Лю! Я бы тогда не был так
паскудно традиционен и труслив в защите людей. Я бы тоже, как ты сейчас, в
своей весенней молодости, дышал вишневым воздухом, над моей головой плыло
бы утреннее белое облачко, ночью бы я видел новые созвездия. И я не дал бы
тем, кто за это ответственен, погребать тела убитых, не найдя убийц. Это
так, Лю. Так. Не иначе!

1. УБИЙСТВО В НОЧЬ ПОД ПРАЗДНИК
По-моему, Лю и сообщила мне в гостиницу по телефону об убийстве. Она
тогда просто изменила голос, подстроив его под мужской. Это я потом
вычислил. Но почему за мной приехали тогда Сухонин, Васильев, Струев?
Был день пасхи. Я, к сожалению, в ста восьмидесяти университетских
предметах, не учил догматического и нравственного богословия, патристику,
церковную археологию, литургику, общую церковную историю и церковное
право, гомилетику, педагогику, древние и новые языки и прочие науки,
делающие человека хотя бы душевнее и грамотнее. И Лю пояснила мне, что
означает убийство в такие дни. Может, она что-то путала, прибавляла, но я
понял, что, если всякое убийство - грех, то это - величайший грех.
В пятницу Ирина уже лежала, обнаженная от мирских одежд, боса и
непокровенна. Она будто отвергла все лишнее в этой жизни. Где находилась
теперь ее душа, которая должна всегда господствовать над началом земным -
над телом? Никто не знал. Не знала, наверное, даже Лю. Хотя... Душа наша
не умирает! И это, согласитесь, наполняет жизнь особым смыслом.
После телефонного звонка Лю в гостиницу я потом, приехав на место,
где было совершено преступление, думал: вот так умрешь, тебя зароют и,
если на этом все кончится, тогда, конечно, очень страшно - можно творить
все, что взбредет в башку. А еще страшнее, что на протяжении этой не такой
уж и длинной жизни, по каким-то точным подсчетам, каждый из нас
подвергается ограблению (девять из десяти - два и более раза), а один из
133 умирает насильственной смертью.
Насильственной смертью умерла и Ирина. Мужской голос приглашал меня
"пройти страдания вместе с убитой", что естественно хотя бы потому, что
возвращение в лоно веры в живущего рядом абсолютно объяснимо твоей же
духовной потребностью. Меня приглашали, в качестве "пишущего на эти темы",
- отведать "кусок" нашей "дрянной действительности".
Честно, запутался со звонками. Почему приехала милиция - Сухонин,
Васильев, Струев, если звонила Лю? Звонила же она! А приехала милиция! Я
поехал с ними, да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37